— Я распоряжусь, чтобы починили.
— Не стоит труда. Мне он не нужен.
Он уселся на стул рядом с моим столом.
— У меня бессонница. Вот уже несколько недель, как я сплю не больше трех-четырех часов. Просыпаюсь среди ночи и не могу заснуть.
— Лекарства принимаете?
— Да, но у меня от них сыпь. Словом, установите причину бессонницы и вылечите меня.
— Вы бургомистр, а рассуждаете как дитя.
— Я рассчитываю на ваши профессиональные знания, доктор. Только и всего.
Я перестал слушать его и пригляделся повнимательней. На вид — лет сорок пять, тучен, явственно намечается лысина. Лицо красноватое — значит, давление повышено. Глаза беспокойно бегают меж припухших век, выдавая неуверенность, которую он пытается скрыть грубоватостью. Пиджак тесен, рубашка тоже. Узел галстука завязан слабо и съехал набок, воротничок рубашки открыт. Выбрит плохо. На открытой шее кустятся волоски. Как на свином рыльце, подумалось мне.
Надев очки, я взял чистый лист бумаги и начал задавать вопросы. Он отвечал неохотно, приходилось переспрашивать. В конце концов это ему надоело.
— Послушайте, доктор. Я плохо сплю. Но при чем здесь мои родители? Вы что, считаете меня сумасшедшим?
— С медицинской точки зрения это не исключено, господин бургомистр.
— Не злите меня. Я могу доставить вам неприятности.
— Злить вас я не собираюсь. Вы пришли сюда сами, а обследование я провожу так, как считаю нужным.
— Ладно, но зачем вам знать, чем болели мои родители и дальние родственники? Доктор, вы позволите один личный вопрос?
— Прошу.
— Кем был ваш отец? Уж конечно, не рабочим, а?
— Он был деловым человеком. Вероятно, вы назвали бы его капиталистом.
— Примерно так я и думал. У вас плохая наследственность, доктор. Но мы незлопамятны. Ведь родителей не выбирают.
— Вот именно.
— Значит, капиталист. Владел фабрикой?
— Вам говорит что-нибудь название «Курортные лечебницы Бёгера»?
— Нет.
— Бёгер был моим отцом. Он построил здешние лечебницы.
— Человеколюбивый капиталист, так, что ли?
— Я бы этого не сказал, господин бургомистр. Человеколюбцем он не был. Просто курортные лечебницы — прибыльное дело. Даже весьма прибыльное.
— Было. До национализации.
— Он до нее не дожил. Отец умер за два года до краха.
— Какого краха? Уж не имеете ли вы в виду Освобождение?
— Вы правы, господин бургомистр. В конце концов, всякий крах от чего-то освобождает. Могу я продолжить обследование? Разденьтесь, пожалуйста.
— Еще один вопрос, доктор. Что это у вас на очках? Цепочка?
— Да. Золотая цепочка.
— Странно. А зачем?
— Благодаря ей, господин бургомистр, очки у меня всегда под рукой.
— Поразительное изобретение. Потрясающе! Откуда она у вас?
— Получил в наследство.
— От кого? Скажите, доктор, прошу вас.
— На что вам это?
— Да говорите же. Что тут такого?
— Получил от тетки. От жены моего отца.
— От жены отца? То есть от мачехи?
— Нет, мачехой она мне не была. Я же говорю — тетка.
— Ага. Во всяком случае, угадал я правильно. Досталось от женщины. Сразу видно, доктор, есть в этой штуковине что-то бабское. Я бы на вашем месте не стал такую носить.
— Оставайтесь лучше на своем месте.
— Обиделись, доктор?
— Вздохните поглубже и не дышите.
— Конечно, обиделись. Я же вижу. Зря я вам это сказал. Нужно было смолчать.
— Не дышите.
— Ах, доктор, не хватает мне вашей образованности. У меня ведь за спиной только восемь классов, а потом лишь разные курсы. Да и то ускоренные, по сокращенной программе. Лоска мне вашего недостает. Ваших изысканных манер.
— Заткнитесь-ка, господин бургомистр. И наклонитесь.
— Что-что? С тормозов сорвались, доктор?
— Все. Можете одеваться.
Делая записи, я чувствовал на себе его взгляд. Бургомистр хотел вывести меня из себя, и это ему удалось. Своими короткими толстыми пальцами он запихивал рубашку в брюки и, довольный, посматривал на меня сверху вниз.
— Так что же с моей бессонницей, доктор? Нашли причину?
— Попросите свою секретаршу договориться о вашем визите к пастору Геслингу.
— Что вы этим хотите сказать?
— У вас избыток веса. Это будет вам стоить трех-четырех лет жизни, если не будете соблюдать диету; лет через десять дождетесь удара. В остальном все нормально. По крайней мере я ничем не могу помочь. Спать же вам не дает совесть.
— Спасибо, доктор. Вы меня успокоили. К своему пузу я уже привык. А моя совесть донимает меня гораздо меньше, чем все ваше сословное чванство и высокомерие.