Уже на следующий день ему пришлось заставлять себя ходить по предприятиям в поисках работы. Через три дня он решил звонить в отдел кадров, прежде чем идти туда и спрашивать, нужен ли там шофер. Но его попытки оказались всюду безрезультатными, ему везде отказывали и объясняли, что вакансий нет, а по телефону, мол, ему дали ошибочную справку, после чего все эти походы и разговоры стали Даллову невыносимы. Он заметил, что чувствовал себя все неувереннее и начал робеть, говоря с секретаршами. Он пытался держать себя в руках, но не мог скрыть растерянности. Вскоре он уже стал ждать очередного отказа, едва появившись на пороге отдела кадров. Беседа длилась зачастую лишь несколько минут, однако потом он чувствовал себя совершенно обессиленным, как от долгой и тяжелой работы.
В начале второй недели поисков у него хватало сил не больше, чем на два предприятия за день, но через два дня даже это стало ему невмоготу — уже после первого же отказа он ехал домой, бросался в кровать и тут же засыпал.
Он пытался выяснить, почему ни одно из предприятий не брало его на работу, хотя все они искали шоферов и по телефону их кадровики выражали живейшую заинтересованность. Но в ответ он слышал лишь извинения и разного рода сожаления, а также почти неприкрытые отговорки, которые вначале злили его, а потом вселили в него неуверенность. Его беспокоило то, что он никак не мог понять истинную причину неизменных отказов.
Сперва он предполагал, что кадровиков смущает его судимость, поэтому они и не берут его шофером, но затем он отбросил эту мысль, так как стоило ему с отчаяния заявить в беседе с тем или иным кадровиком о своей догадке, как его тут же засыпали цифрами, которые доказывали, что никто не питает никаких предубеждений к лицам, отбывшим заключение, наоборот, их охотно берут на работу, так как они проявляют себя с наилучшей стороны. Просто, к сожалению, в телефонной справке была допущена ошибка и шоферы предприятию не требуются.
Порой ему мерещился целый заговор. Странные и подозрительные совпадения в отказах и мотивировках вроде бы подтверждали его догадку, однако он не только не решался заикнуться об этом, но и всячески гнал от себя подобную мысль. Однако он не раз вспоминал Шульце и Мюллера, предполагая, что каким-то образом они тут замешаны, хотя убедительных доводов в пользу своих подозрений он так и не смог найти. Более того, он побаивался обнаружить у себя симптомы мании преследования, поэтому гнал от себя подобные мысли.
В конце апреля он прекратил поиски. Он почувствовал немалое облегчение, когда, приняв ночью такое решение, проснулся утром свободным от необходимости участвовать в недостойной игре, где его унижали, пичкали ложью и отговорками.
Его спокойствие отравляла лишь мысль о том, что денег ему хватит самое большее на год, а что он будет делать потом — это он представлял себе еще хуже, чем месяц назад. Но год — долгий срок, сказал он себе, за это время может произойти немало перемен. Поэтому беспокоиться сейчас преждевременно и глупо.
Он много думал о себе. Только теперь он осознал, насколько глубоко задели его безрезультатные поиски работы. За эти полмесяца с ним случилось что-то такое, чему он энергично и успешно сопротивлялся два тюремных года. А вот сомнительные, необоснованные, подозрительные отказы доконали его. Он жалел себя, это было ему противно, но в то же время чем-то приятно, отчего он и не мог подавить это чувство жалости.
Он подумывал навестить Эльку, но отбросил эту мысль, опасаясь, что к Эльке его толкала именно жалость к самому себе. Ему не хотелось плакаться, не хотелось, чтобы она его утешала.
Он твердил себе, что должен справиться со своими проблемами сам. За последние две недели он несколько раз бывал у Эльки. Дважды оставался на ночь и спал с Элькой на коротком матрасе за шкафом в коридоре. Утром он вставал с ней и ребенком, они вместе завтракали и выходили из дома. Он рассказывал Эльке о своих поисках работы, но она то ли не понимала его, то ли не верила в серьезность его намерений.
— Если ты действительно хочешь работать, то почему только шофером? — спросила она однажды.
— А почему бы и нет? — ответил он. — Профессия не хуже других.
— Вечно одно и то же, — сказала она, помогая дочке надеть пальто, — когда мужчины говорят о работе, видно, что взрослеть они не собираются.
Даллов нежно коснулся ее спины, шеи, потом нагнулся к девочке, чтобы засунуть ее ручку в рукав пальто, и спросил:
— А какая разница? Неужели женщины говорят о работе иначе?
Она надела дочери шапку, завязала ее. Потом взяла дочку на руки, протянула ее Даллову и сказала: