— Хочешь пива, водки или сосисок, пожалуйста. А политики мне не надо. И покончим с этим, ясно?
Он многозначительно повел глазами на Даллова. Мужчины замолкли и тоже посмотрели на него. Затем хозяин подошел к Даллову, молча взял со стойки деньги и, не поблагодарив, выложил сдачу. Даллов вышел из пивной, стараясь идти не спеша и держаться непринужденно.
Он пообедал с Элькой и ее дочкой Корнелией, потом отправился с ними в зоопарк. Девочка не давала ему руку; она внимательными, серьезными глазками поглядывала на Даллова, когда он заговаривал с ней или снова пробовал взять за руку. Он попытался поиграть с ней или рассмешить, но девочка продолжала молчать. Даллов вполне уважительно отнесся к сдержанности ребенка, девочка ему нравилась, впрочем, отчасти ее настороженность и раздражала.
— Не старайся, — сказала Элька, — она привыкла бывать только со мной. Пройдет со временем.
Даллов коснулся волос девочки и проговорил:
— Боюсь, что да. — Заметив недоуменный взгляд Эльки, он добавил: — Боюсь, что со временем и у нее поубавится гордости.
Элька посмеялась над ним, схватила дочку за руку и бросилась бежать. Даллов потихоньку пошел следом со счастливой улыбкой довольного отца семейства.
Вечером он предложил Эльке переехать к нему — мол, у него все-таки на одну комнату больше. Предложение застало ее врасплох. Она поняла, что он хотел этим сказать, и нервно затеребила рукав блузки.
— Не надо торопиться, — сказала она наконец. — Я на своем примере знаю, до чего трудно уживаться вместе. Давай вести себя как взрослые люди.
Она расправила на запястье смятую манжетку и ждала ответа, не поднимая глаз. Даллов был обескуражен. Предложение он сделал импульсивно и был сам настолько тронут своим великодушием, что отказ его очень смутил.
— Видно, я старею, — с сожалением сказал он, — остается лишь вспоминать о тех временах, когда я вполне мог рассчитывать на другой ответ.
— А самое лучшее в любви — как раз воспоминания, — откликнулась Элька.
Она встала и попросила Даллова перейти на кухню, чтобы уложить дочку спать.
— Скажи дяде «спокойной ночи», — шепнула она дочке, когда Даллов встал, чтобы выйти из комнаты. Девочка прижалась к матери, а потом вдруг подбежала к изумленному Даллову и, не сказав ни слова, чмокнула его в щеку, потом снова кинулась к матери и схватила ее за руку. Даллов смутился не меньше девочки. Он открыл дверь, затем обернулся к Эльке и сказал с тихим, но нескрываемым торжеством в голосе:
— А ты все-таки подумай над моим предложением.
— Только, пожалуйста, без сантиментов, — вздохнула Элька. — Просто Корнелия до смерти устала. Ей давно пора в постель.
Через две недели вновь объявились Шульце и Мюллер. Их звонок в дверь поднял Даллова с кровати. Распахнув дверь и увидев обоих, он тотчас захлопнул ее, но в следующий же миг снова открыл.
— Заходите, — сказал он устало.
Он заметил удивленное выражение лиц у своих гостей, поэтому прошел в комнату первым и поудобнее устроился в кресле. Он постарался прикрыть босые ноги полами халата, после чего достал сигарету, дожидаясь, пока оба мужчины усядутся, хотя садиться он их не приглашал.
— Вы подняли меня с постели, — проговорил он раздраженно.
— Уже десять часов, — отозвался Мюллер.
Даллов с недоумением взглянул на него.
— Вы же знаете, я не работаю. Значит, мне можно спать и до десяти.
Шульце понимающе усмехнулся и одобрительно кивнул Даллову. Не вставая с места, он расстегнул пальто, достал из кармана пиджака пачку сигарет и зажигалку.
— Вы позволите? — спросил он Даллова; тот кивнул со скучающим видом.
Шульце закурил, осмотрелся в комнате. Потом взглянул на Даллова, который уставился на него молча, враждебно.
— Вас выпустили из исправительного учреждения четверть года тому назад, — начал он наконец. — Не пора ли приступить к работе? Ведь это не только ваше личное дело, дорогой господин доктор Даллов. Вы сами знаете, что нарушаете нормы нашей морали, наши общественные нормы. Для таких нарушений есть весьма неприятные определения.