Спустя пятнадцать дней Даллов въехал в собственную комнатушку на чердаке дома, где находился ресторан. Он написал Эльке, пригласил ее с дочкой к себе. Она ответила уклончиво. Он повторил приглашение, попросил настойчивее. Но прошло еще полмесяца, прежде чем она ответила, что если и сможет приехать, то не раньше конца августа.
Свое свободное время, а в основном это бывала первая половина дня, он проводил в более или менее труднодоступной северо-восточной части острова, на берегу моря. Он всегда брал с собой книги, но читал мало, от силы несколько страниц. С него вполне хватало того, что он плавал и грелся на солнышке. Иногда он вглядывался в морскую даль, следил за прихотливой игрой волн, за бесконечно повторяющимся движением прибоя. Эти простые развлечения не приедались ему. Изо дня в день он проводил здесь до последней минуты, пока не пора было спешить в ресторан, чтобы облачиться в рабочий костюм и заступить на смену. Каждый десятый день был выходным. Тогда он с утра садился на паром, забирал со стоянки машину и ехал за покупками в один из близлежащих городков. Или же он выискивал проселочную дорогу, не забитую туристскими машинами и грузовиками, возившими урожай, и мчался по ней с опущенными стеклами и громко включенным радио, выжимая из старенького мотора все, что можно.
Но все чаще он проводил свободные дни в прогулках по острову. Дважды ему удалось попасть на закрытую часть острова, где он брел вдоль Гелленштрома до Геллерхакена, так что за эти два дня он обошел практически весь остров. Он видел редких птиц, с прежней безучастностью наблюдал за сменой красок в небе, за их отражением в воде, а по мере медленно растущей усталости им овладевало чувство полного равнодушия. Зачарованный, разглядывал он деревья, причудливо искривленные ветром. Казалось, будто эти деревья жили в постоянных унижениях и нашли форму приспособления, которая трогала Даллова. Прямая — это лабиринт, вспомнил он и улыбнулся. Высказывание показалось ему вычурным, несообразно парадоксальным. Глядя на воду, он подумал, что на самом деле все гораздо проще. С этой мыслью он, спокойный и довольный, шел вдоль берега по худосочному бурьяну, стараясь подальше обходить встречных прогуливающихся отпускников; домой он возвращался с наступлением сумерек. Отдельно стоящие дома и хибарки зажигали в этот час среди мрачной и пустынной равнины свои слабенькие огоньки.
Работа в ресторане была скучной, но она отвлекала, занимала его и приносила столько денег, сколько он не получал никогда прежде. В этой профессии навык был важнее знаний; вскоре Даллов вполне освоился. Клиентами его были, как правило, отпускники; они терпеливо ждали, пока для них освободится столик, а потом также терпеливо дожидались, чтобы официант принял заказ, и были благодарны за всякую любезность и каждую шутку. В основном это были пожилые люди, старые супружеские пары, или одинокие женщины, которые днем гуляли по берегу или по острову. Многих отпугивали уединенность острова, отсутствие баров и прочих увеселений; не особенно привлекал и скудный пейзаж, каменистая узкая полоска пляжей, постоянно дующий солоноватый ветер. Молодежи здесь встречалось мало — лишь изредка заходили в ресторан пообедать студенты да молодые пары с маленькими детьми; родители то и дело сражались с микрокатастрофами, возникавшими по вине малышей.
Иногда клиенты заговаривали с Далловом, расспрашивали о работе, осведомлялись, нет ли здесь свободных комнат, завидовали, что он все лето проживет на море. Даллов старался не заводить знакомств, поэтому отвечал приветливо, но уклончиво.
Четыре раза за лето на Гиддензе он встречал знакомых. Первым был один из его прежних студентов. Даллов заметил его раньше, чем тот его узнал, поэтому был готов к тому, что студент заговорит с ним.
— Доктор Даллов, — крикнул ему студент, когда Даллов проходил мимо. Даллов шагнул, не останавливаясь, дальше.
Студент побежал за ним, чтобы поздороваться. Обескураженный весьма холодной, равнодушной миной на лице Даллова, студент пробормотал, что, вероятно, обознался. Но потом все-таки спросил, не говорит ли он с доктором Далловом, у которого проучился два года в Лейпциге. Даллов не ответил на вопрос, лишь изобразил недоумение и отошел. Студент нерешительно смотрел на него, но заговаривать больше не осмеливался.