В одном из этих домов жила Эльзка со своей матерью и младшей сестрой. Я дружил с Эльзкой. Она была старше меня на целых четыре года, но ростом почти такая же. Пока шли школьные занятия, она каждый день ездила в Вильденберг, где была средняя школа. Вообще-то настоящее имя Эльзки было Элизабет, но так ее никто не называл.
Мы дружили с ней уже давно. А познакомились в школьном хоре. Я тогда учился в третьем классе. На одну из репетиций я пришел заплаканный, с разбитым носом и рассеченной губой. Меня побили в драке. Эльзка взяла меня за руку, отвела к водопроводному крану и умыла мне лицо. Одной рукой она держала мою голову, а другой осторожно, но уверенно вытерла платком кровь с губы. Закрыв глаза, я глубоко вдыхал приятный, уютный запах ее тела. Я ужасно жалел себя и в то же время был так счастлив, что не мог удержаться от громких всхлипов. Я плакал от боли и обиды, а главное, для того, чтобы Эльзка не отпускала моей головы и продолжала вытирать меня своим надушенным кружевным платочком. Было больно и сладко, и я уткнулся носом в ее теплую руку.
— Не реви, — сказала Эльзка и легонько встряхнула меня. — Ничего страшного не произошло.
Она отдала мне свой платочек и вывела из умывальной. Мы вместе вернулись к репетиционному залу. У двери на минутку остановились.
— Спасибо, — сказал я, не поднимая глаз.
— Пожалуйста, молодой человек, — проговорила Эльзка и убрала мне волосы со лба.
Ее платочек я зажал в кулаке. Во время репетиции я то и дело прижимал его к губам. Боль уже прошла; зато когда я подносил его к лицу, то снова чувствовал Эльзкин запах и вспоминал тепло ее мягкой руки, которая держала мою голову. Однажды Эльзка взглянула на меня, кровь бросилась мне в лицо. Я быстро убрал платочек.
Через два дня я принес Эльзке платочек выстиранным и выглаженным. После уроков я зашел к ней домой. Мне хотелось увидеть ее квартиру, ее комнату, узнать, как она живет. А еще мне хотелось, чтобы она опять поговорила со мной и, может, дотронулась до меня. Я хотел вновь вдохнуть ее запах.
На мой звонок дверь открыла сама Эльзка.
— Зачем пришел? — спросила она.
— Вот принес твой платок, — сказал я.
— Спасибо, — сказала она.
Она мне даже не улыбнулась, и тут я понял, что все напрасно. Эльзка больше не положит мне руку на голову и не назовет «молодым человеком». В школьной умывалке она просто помогла зареванному чумазому мальчугану. Вот и все. Остальное я себе навоображал. Я для нее был каким-то третьеклассником, и только. С какой стати ей разговаривать со мной? Да и что я мог ей сказать?
— Что там? — спросил женский голос.
— Ничего, — ответила Эльзка, повернув голову.
Забрав платок, она равнодушно кивнула и хотела закрыть дверь.
— Что значит «ничего»? — сердито спросил голос. — Кто звонил?
— Один мальчик, — недовольно ответила Эльзка.
— Пусть войдет. Я хочу на него взглянуть.
— Пошли, — сказала Эльзка. — Зайди на минутку.
Я прошел в маленькую, заставленную мебелью гостиную. В кресле у окна сидела мать Эльзки, ее ноги были укутаны пледом.
— Как тебя зовут? — спросила она, а когда я ответил, продолжила: — Ты сын аптекаря, верно? Присаживайся.
Я сел на один из стульев, окружавших накрытый кружевной салфеткой стол. Эльзка выжидающе стояла рядом с матерью. Я украдкой осмотрелся. Тут было гораздо беднее, чем у нас дома. И очень тесно, почти невозможно ходить. Мебель и комната казались такими же старыми, сирыми, как и сам дом.
«Пусть войдет», — сказала мать Эльзки, и с тех пор я каждую неделю наведывался к ним. Мы играли в карты, разговаривали. Чаще всего мы сидели с Эльзкой в ее комнате. Иногда она пела народные песни или английские шлягеры, подыгрывая себе на гитаре. Эльзка была очень красивой, но я не решался сказать ей об этом. Я тщетно ждал, что она еще раз погладит меня по голове, чмокнет в щеку и я еще раз вдохну ее запах. Как тогда, в школьной умывалке.
До сих пор не знаю, почему она столько времени проводила со мной, маленьким мальчишкой. Тогда я надеялся, что она делает это, потому что понимает меня лучше, чем я сам, и догадывается о том, чего я не мог ей высказать. Я надеялся, что она видит мое немое обожание и знает, чего именно я не могу ей высказать и о чем не смею даже подумать. Я не смел признаться в своих чувствах к Эльзке даже себе (ах, Эльзка, да и в чем мне было признаваться? Что мог значить для тебя такой мальчуган?), однако мечтал, что Эльзка ответит на эти чувства, несмотря на всю их смутность и потаенность. Это была зыбкая надежда, слабенький росток, который я лелеял в своей душе. Он был так беспомощен и слаб, что одной усмешкой или словом Эльзка могла сломать его и повергнуть меня в беспросветное отчаяние. Я любил тебя, Эльзка. Сегодня я понимаю это. И правильно, что тогда я не признавался в том даже самому себе.