Он стал со мной еще неразговорчивей с того дня, когда внезапно и без всяких объяснений оборвал наши отношения фразой «простите, но мы не должны так поступать».
Я редко видела его. Иногда мы встречались по дороге домой, он вежливо здоровался и предлагал донести сумку. Дома он старался избегать меня. Если же мы случайно сталкивались в коридоре, он лишь кивал и молча улыбался. Он придерживал дверь или отступал в сторону, чтобы пропустить меня. Он был предупредителен, и всегда казалось, будто спешить ему некуда. Каждый месяц он приходил ко мне заплатить за комнату. Выложив деньги на стол, он из вежливости или от смущения говорил что-нибудь. Интересовался рукоделием, которым я как раз занималась, или тем, как прошел день. Он всегда предлагал свою помощь, хотя знал, что я никогда не приму это предложение. Четыре года назад, через несколько недель после того, как он у меня поселился, я попросила его поговорить с Паулем, который совсем перестал меня слушаться, а когда я его ругала, просто уходил, хлопнув дверью. Господин Хорн не захотел выполнить моей просьбы.
— Я ему не отец, — сказал он. — С какой стати Паулю слушаться меня?
Нет, он бы мне ни в чем не помог, и каждое его слово снова убеждало меня в этом.
В тот день, когда господин Хорн последний раз зашел ко мне, он, как обычно, выложил на стол деньги. Лишь когда он отодвинул стул, чтобы присесть, я подняла глаза от вязания и сняла ноги с кушетки. Я догадалась, что он хочет не только расплатиться. Прежде он никогда не садился. Обычно он произносил стоя несколько слов и тут же уходил.
Теперь же он устало сидел за столом и задумчиво глядел на меня.
— Что-нибудь произошло? — спросила я. — Может, надо помочь?
— Нет-нет. — Он улыбнулся и слабо взмахнул рукой.
— Хотите чаю? Или лучше пива?
Он покачал головой, продолжая сидеть. Мне было невдомек, что ему понадобилось. Он сидел и смотрел на меня. От смущения вязание выпало у меня из рук, а когда я поднимала его, то стукнулась головой о край стола.
— Я уже пятый год живу у вас, Гертруда. А собирался прожить всего месяц-другой.
Он сказал это негромко, будто разговаривал с самим собой.
— Так уж вышло, — отозвалась я и попробовала вязать, чтобы чем-то занять себя.
— Да, — согласился он. — Так уж вышло. Все вот так и вышло. Я заглянул попросить у вас прощения.
— Не за что. Вы не сделали ничего такого, за что вам нужно просить у меня прощения.
Угрюмо взглянув на меня, господин Хорн сказал:
— Я смутил ваш покой, Гертруда. Мне следовало поискать другое жилье, а не пользоваться вашей добротой.
— Покоя моего вы не смутили. Я взрослая женщина. А за то, что произошло, я сама отвечаю.
— Спасибо, — проговорил он с облегчением.
Господин Хорн замолчал, но остался сидеть. Мне было не по себе. Я чувствовала, что он меня разглядывает, и зачем-то начала считать петли. Из соседней комнаты доносились музыка и обрывки английских слов. Пауль забрал к себе мой радиоприемник и запускал его с утра до ночи на всю мощь.
— Может, все-таки попьете чаю? — спросила я, когда молчание сделалось невыносимым.
— Нет. Мне хочется просто посидеть с вами. Надеюсь, я не мешаю?
Я покачала головой и, чтобы не прерывать разговор, спросила:
— Как дела на работе, господин Хорн?
— На работе?.. — Он насторожился. — А почему вас это интересует?
— Домой поздно приходите. Видно, очень заняты?
— Да, сейчас довольно занят, — подтвердил он. Глубоко вздохнув, будто на что-то решаясь, он продолжил — У меня неприятности в музее. Я допустил оплошность, и теперь приходится отвечать на досадные вопросы.
— Что-нибудь серьезное?
— Нет-нет. — Он успокаивающе улыбнулся. — Ничего особенного. Просто маленькая путаница. Одна табличка оказалась неверной, а я просмотрел. К счастью, это вовремя заметили.
— Вот и хорошо, — сказала я.
— М-да, — рассеянно согласился он. И вдруг заговорил совсем иным, взволнованным голосом: — Нет, Гертруда, не хочу вам врать. Ничего хорошего нет. Ошибку обнаружил мой сотрудник. Хуже всего то, что сообщил он об этом не мне, а сразу бургомистру. А теперь в музей прислали комиссию из района. Все это скверно для меня. Понимаете, я вынужден оправдываться. А они копают и надеются что-нибудь раскопать.
Он постучал пальцем по столу. Я не знала, что сказать. Мне было жаль его, но чем я, глупая баба, могла его утешить?
Однако он снова улыбнулся и проговорил:
— Меня просвечивают, Гертруда. Как рентгеном. Вы же знаете — стоит только начать, а уж там обязательно что-нибудь найдется.