Фрау Голь была тихой, скромной женщиной; время, казалось, не оставляло на ней своих следов. Когда я видела ее в последний раз, ей было уже за сорок, а я совсем не заметила, что она постарела. Для меня она так и осталась все той же молоденькой учительницей, которая когда-то терпеливо стояла перед моей партой, пока я мучилась с букварем, складывая буквы в понятные слова.
В мае 1943 года ее дочку забрали. Голям долгое время удавалось уберечь ее от властей, которые отправляли больных людей в особые заведения, чтобы, как тогда говорилось, не подвергать угрозе здоровье нации. Несколько лет Голи прятали дочку дома, пока кто-то не написал заявление в городскую управу, а той не оставалось ничего другого, как сообщить об этой больной девочке в канцелярию гауляйтера. В мае ее забрали, а в сентябре пришло сообщение о ее смерти и урна с пеплом. Официальной причиной смерти значилось воспаление легких.
Господин Голь захоронил урну на лесном кладбище и поставил небольшой белый камень без фамилии, без даты. На камне был высечен только крест, выкрашенный золотой краской.
С тех пор как у них забрали дочь, Голи почти не выходили из дома. Кое-кто видел господина Голя, только когда он отправлялся за покупками — он тогда все покупал в магазине Гроссера на старом Скотном рынке. Порой, увязав свои картины, он шел в курзал, там расставлял их у стены и просиживал целый день рядом, ожидая покупателя. Изредка кто-нибудь из горожан заговаривал с ним, чтобы утешить или ободрить, но он никогда не отвечал, только молча глядел на говорящего глазами, полными слез.
В конце года, через несколько месяцев после захоронения урны, по городу пополз ужасный слух. Два-три дня люди потихоньку, почти одними намеками говорили лишь об этом, но потом слух заглох так же неожиданно, как и появился. То ли никто ничего толком не знал, то ли слух был сам по себе слишком ужасен, во всяком случае, никому не хотелось докапываться до правды, да и неподходящей это было темой для разговоров. Пожалуй, в городе перестали даже думать об этом.
Но следующей весной тот жуткий слух подтвердился. Люди видели, как слабоумная дочка Голей (тем временем она уже выросла) играла в саду. Значит, год тому назад вместо дочери забрали мать. Фрау Голь ухитрилась обмануть тех, кто ее забирал, и под именем собственной дочери она попала в это самое заведение, куда власти собирали всех несчастных, которым выносился смертный приговор — недостойны жить.
Слабоумная дочь Голей Марлена осталась жива. В урне на лесном кладбище покоился прах Гудрун Голь, ее матери.
Холодной испепеляющей молнией поразила эта весть наш городок. То облегчение, которое чувствовалось здесь после доноса и отправки мнимой сумасшедшей в спецзаведение, сменилось теперь живым ужасом. Стоило господину Голю появиться на улице или стоило разговору случайно коснуться его семьи, все умолкали, и на город будто ложился непроглядный мрак. Стыд и ужас оказались такими стойкими, что больше года, до самого конца войны, никто не тронул ни господина Голя, ни его дочери. Хотя многие в городе знали правду, никому не хватило смелости высказать ее вслух. Даже среди самых оголтелых нацистов наверняка были люди, которые знали о смерти красавицы Гудрун Голь и о том, что слабоумная Марлена незаконно осталась в живых, но ни один из них не раскрыл рта. Вести с фронтов шли плохие, русские наступали, английские самолеты бомбили по ночам немецкие города, поэтому все, кто что-то видел или слышал, предпочитали не рисковать со вторым доносом. Если в городскую управу по какому-то делу вызывали Гудрун Голь, туда приходил господин Голь и говорил, что его жена болеет или на время уехала, и его оставляли в покое.
После войны, когда всякая опасность для Марлены Голь и ее отца миновала и они могли открыто ходить по городу, их затворничество продолжалось. Господин Голь никого не навещал и никого не принимал у себя. За дочерью он ухаживал сам, отказываясь от любой помощи. Только когда горсовет предложил ему место художника в новом краеведческом музее, он взялся за эту работу. С тех пор он дважды в день, по дороге на работу и обратно, проходил мимо моего магазина, иногда заглядывал ко мне и покупал кое-какие продукты. Разговаривал он с людьми очень редко и знакомства ни с кем по-прежнему не водил.
В том же году, когда господин Голь начал работать в замке, у нас опять появились цыгане. Пришли они поздней весной и разбили свой табор на Отбельном лугу. Они привели с собой дюжих битюгов, которых местные крестьяне нанимали для полевых работ. В начале октября цыгане с лошадьми исчезли. С тех пор табор возвращался каждое лето.