Подошел Хорн, и мы отправились в город по мощенной булыжником дороге, спускающейся по склону Замковой горы. Стояла такая тишина, что наши шаги, казалось, раскалывали ее.
— Собираетесь куда-нибудь уехать на лето? — вежливо спросил Хорн. По его голосу было заметно, что ему скучен сам вопрос, поэтому на интерес к ответу рассчитывать тем более не приходилось.
— Нет, — сказала Ирена, — мы поедем в отпуск только осенью, — она повернулась ко мне. — А вы, доктор?
— Я еду завтра на свой хутор. Мне не хотелось пропускать вашего четверга.
— Весьма польщен. Спасибо! — откликнулся Хорн.
Он сказал это так быстро и сухо, будто влепил мне пощечину. Ирена перевела удивленный взгляд с Хорна на меня, я недоуменно пожал плечами.
Мы шли по городу молча. Горело лишь несколько фонарей. Иногда, когда мы проходили мимо крестьянских дворов, считавшихся теперь находящимися в пределах городской черты, начинала лаять собака. В остальном было тихо, на улицах — ни души. У Отбельного луга мы, словно сговорившись, остановились, разглядывая цыганский табор. Были отчетливо видны силуэты фургонов. Светили притененные огоньки, до нас доносились негромкие голоса.
— Странные люди, — сказала Ирена. — Стараюсь понять их и не могу. Они похожи на детей, которые не хотят становиться взрослыми.
— Можно подумать, что к этому стоит стремиться, — пробормотал Хорн.
Он сунул руку в карман пиджака, достал сигарету и зажигалку. Закурив, он спросил:
— Вас никогда не подмывало сломя голову бежать из этого города?
— Нет, — ответила Ирена и засмеялась. — А с какой стати? Ведь то, от чего так бежишь, все равно тебя настигнет.
— Если убежать вовремя, то по крайней мере будет фора. Несколько дней, несколько часов на передышку.
— Вы говорите как-то потерянно. Что вас мучает?
— А я и есть потерянный человек, Ирена. Не смейтесь, доктор.
— Извините, я смеялся вовсе не над вами. Мне вспомнилась старая цыганка. На прошлой неделе она вылечила мою пациентку от стригущего лишая. Вылечила заговором. Я сам убедился в этом. Может, надо сходить к старухе и засвидетельствовать свое почтение? Так сказать, как коллега коллеге.
— Вас раздражает, что она тоже владеет искусством врачевания?
— Нет, Ирена, это меня не раздражает. Скорее веселит. Ведь моя наука не признает заговоров. И я разделяю точку зрения классической медицины, ибо не могу в своей работе полагаться ни на бога, ни на ведьмовские чары. Просто не имею права, это было бы безответственно по отношению к пациентам. А кроме того, это было бы преступлением против человеческого разума. И все же, что бы я ни говорил, приходится признавать этот непонятный факт, это чудо. Но я не собираюсь предавать мою науку (хотя она не может мне многого объяснить) или идти на выучку к цыганке. Тем не менее я отдаю должное ее умению.
Я замолчал и посмотрел на Хорна, но он глядел на цыганский табор и, казалось, не слышал меня.
— Извините, я не хотел докучать вам, — продолжал я. — Предлагаю согласиться с тем, что жизнь — это маленькая вечность. Эта мягкая ночь должна примирить вас с самим собой. Сделайте это ради себя же самого.
— По-моему, вы лезете не в свое дело, доктор.
Хорн сказал это тихим, ровным голосом, и только резкое движение, которым он швырнул сигарету на землю, а потом раздавил ее, выдало его раздражение.
— Я не хотел вас обидеть…
— Ладно, доктор, — перебил он меня. — Довольно.
Ирена тронула Хорна за руку. Потом она показала на молодого цыгана, который возник в дверном проеме фургона. В мерцающем свете керосиновой лампы мы видели только его профиль, курчавые волосы, обрамляющие лицо. Хорн молча отвернулся, и мы двинулись дальше. Перед домом бургомистра мы попрощались с Иреной. Когда она подала руку, мне показалось, будто я увидел в ее зеленых глазах какой-то трепет, будто я услышал какой-то безмолвный шепот нежности. Но она тут же отняла руку, пожелала спокойной ночи, шагнула на крыльцо и открыла дверь.
Я пошел с Хорном по Красильной улице до молочной, где наши пути расходились. Я пообещал вернуться в город в сентябре, точно к очередному четвергу.