В субботу двенадцатого октября, через пять дней после ареста, Франц Шнеебергер снова был дома. Прокурор рассмотрел обвинение и отвел как совершенно необоснованное. На Франца донесли, что он якобы обогащался за счет имущества тех людей, которые предали отечество, сбежав в Западную Германию. На самом же деле Франц вполне законно приобрел сервиз на открытом государственном аукционе найденных или конфискованных вещей. Не уведомив меня, Бахофен поддержал этот донос, поэтому дело и дошло до необдуманного, идиотского ареста.
За день до того, как Шнеебергера освободили, я отправил к нему домой первый телевизор, который был выделен Гульденбергу и который предполагалось установить в банкетном зале замка для жителей города. Я принял это решение единолично, ни с кем не согласовывая, хотя торжественная установка этого телевизора была уже объявлена и никто не мог сказать, когда Гульденбергу выделят второй телевизор. Я вынес мое решение на утверждение горсовета задним числом. Никто не выступил против. Даже Бахофен голосовал за вручение столь дорогого подарка бывшему бургомистру.
Накануне ухода в отпуск я навестил Шнеебергеров. Мне открыла старая женщина. Пройдя в комнату, она сказала:
— Франц, к тебе пришел товарищ Крушкац.
Она впустила меня в комнату и закрыла за мной дверь. Франц сидел в кресле, уставившись на экран телевизора. Он не обернулся ко мне, не произнес ни слова.
— Здравствуй, Франц, — сказал я.
Он молчал. Я стоял как дурак, глядел на его спину и на мерцающий телеэкран.
— Балет нравится, Франц? — спросил я после невыносимо долгой паузы.
Наконец он вынул трубку изо рта и сказал:
— А это балет?
— Да, — быстро сказал я, — «Лебединое озеро».
— Если это балет, то балет мне нравится.
Франц снова сунул трубку в рот и молча уставился на серые фигурки, которые прыгали по маленькому экрану.
— Загляну к Герде, — сказал я и пошел на кухню.
Герда Шнеебергер стояла у плиты. Она держала тряпкой ручку кастрюли и ждала, когда закипит вода. Я сел на стул, обтянутый цветастой материей.
— Он не хочет со мной говорить, — сказал я устало. Я настолько обессилел, что голову мою клонило к кухонному столу.
— Не будет он с тобой разговаривать, — вздохнула Герда. Она сняла кастрюлю с плиты, отлила немного кипятку в кофейник. Сполоснув кофейник, Герда выплеснула воду обратно в кастрюлю.
— Это же дурость. Подозревать такого человека, как Франц!
Она аккуратно отсыпала ложечкой кофе в кофейник. Она считала молча, но губы ее шевелились. Отставив банку с кофе, Герда сказала:
— Вы убьете его.
— Ну что ты, Герда. Такому мужику, как Франц, пяток дней отсидки нипочем. Он там даже заскучать не успел.
Она покачала головой и только повторила:
— Вы убьете его.
Я глядел, как она бросила в кофе щепотку соли и налила туда кипятку.
— Было так плохо? — спросил я.
— Лютовали они, — спокойно сказала она.
— Черт, Герда, думай, что говоришь.
Я ударил кулаком по столу. Упрямство стариков повергало меня в отчаяние.
— За свои слова я отвечаю, товарищ Крушкац, — сказала она. — Я навещала Франца в тюрьме. Я спросила тамошних парней, за что арестовали Франца. Они лишь засмеялись и ответили: если обвинение подтвердится, то выйдет он отсюда только с башкой под мышкой.
— Кто это сказал?
— Оба надзирателя.
— Я этого так не оставлю, Герда. Даю слово.
— Францу это не поможет.
Она поставила чашки на поднос, потом взглянула на меня и сказала:
— С Францем все кончено. Я его знаю.
Она подошла к кухонному шкафчику, достала пачку бумажек, полистала и дала одну из них мне. Это была квитанция за покупку сервиза ценой в сто двадцать марок.
— Квитанция все время лежала у меня в шкафу. Стоило только спросить.
Мне почудилось, что в квартире стоит какой-то кисловатый запах.
Герда пошла с подносом в гостиную, я за ней. Мы молча пили кофе. Франц не подсел к столу, а остался перед телевизором; он не отрывался от экрана. Герда поставила чашку к его креслу. Помешивая кофе, я без особого интереса слушал музыку Чайковского.
Прощаясь, я еще раз обратился к Францу Шнеебергеру:
— Рад, что телевизор тебе понравился, Франц.
— Можешь забрать обратно. Я его не просил, — отозвался он, не поворачивая головы.
В горсовете я вызвал к себе Бахофена. Когда он вошел, я не предложил ему сесть, и он остался стоять у двери. Я смотрел на него и думал, что же побудило его так жестоко обойтись со своим прежним начальником, и никак не мог этого понять. Мне захотелось пинком вышвырнуть его из кабинета.