— Садиться не предлагаю, дело минутное, — сказал я. — Только что я был у Франца Шнеебергера. Хочу попросить тебя не ходить к нему. Для Франца так будет лучше.
Он кивнул и спросил осевшим голосом:
— Это все, товарищ Крушкац?
— Да, — ответил я. — А ты — распоследняя сволочь, товарищ Бахофен.
Бахофен еще целых пять лет оставался членом горсовета в Гульденберге. Потом он воспользовался загранкомандировкой, чтобы уйти в Западную Германию. Несколько лет спустя я услышал, что бывший товарищ Бахофен сделался владельцем фирмы проката жилых фургонов в Ханау. За год до моего ухода на пенсию он наведался в Гульденберг. Он разъезжал по городу на большом американском автомобиле и рассказывал всем, что стал бургомистром маленького гессенского городка.
Шел второй год с тех пор, как господин Хорн поселился у меня, когда случилось то, что Юля назвала недозволенной связью.
После Нового года я на три дня закрыла магазин, чтобы провести учет. У Пауля продолжались каникулы, и он уехал к приятелю в Вильденберг, где собирался переночевать. Я целый день лазила вверх-вниз по лестнице, пересчитывала и записывала пакеты, коробки и банки. В середине дня я прилегла на часок в подсобке, но свинцовая тяжесть в ногах осталась, и я боялась упасть с лестницы. Мне было страшно, что, упав, я буду беспомощно лежать в магазине, пока кто-нибудь меня не найдет. Я нарочно не закрывала входную дверь: не хотелось из-за своих непослушных ног умирать на полу между полками и мешками с мукой или сахарным песком.
Под вечер пришла Юля, чтобы помочь. Она носилась по магазину, выкрикивала наименование товара, количество и цену, а я только записывала цифры; можно было даже присесть, а ноги положить на ящик. Потом мы выпили по стаканчику вина, Юля опять рассказывала о своем пасторе, а я терпеливо слушала ее из благодарности за то, что она не оставляет меня одну.
Вернувшись домой, я увидела на кухне блюдо с бутербродами: это господин Хорн приготовил их мне к ужину. Услышав, как я открываю дверь, он и сам выглянул из комнаты и прошел со мной на кухню. Я смутилась: он еще никогда не оказывал мне подобных любезностей.
— Надеюсь, вы на меня не сердитесь, — сказал он. — Ведь у вас сейчас столько дел.
Я села к столу и взяла бутерброд. Их было слишком много, но я съела все до одного, чтобы не обидеть господина Хорна. Он поинтересовался, как подвигается учет, и сказал, что проводит его в музее каждый год. Когда я кончила есть, он спросил:
— Позвольте пригласить вас на бокал вина?
Я была тронута приглашением и не стала отказываться, хотя очень устала и испытывала лишь одно желание — поскорее прилечь. Мы прошли в его комнату. Я первый раз заглянула туда с тех пор, как он жил здесь (он убирался сам и прежде меня к себе не приглашал). Я внимательно осмотрелась. Странно чувствовать себя гостем в собственной комнате.
— Хорошо у вас здесь стало, — сказала я.
— А я почти ничего не изменил, — откликнулся он.
— Вижу, — сказала я. — Картины вы повесили красивые. Мои-то мне разонравились, но никак не соберусь подыскать что-нибудь новое.
Разглядывая его картины, я прошлась по моей бывшей гостиной.
— А это самовар? — спросила я, указывая на вещь, стоявшую на буфете.
— Да, — ответил он. — Купил его в Москве. Можно его опробовать. Хотите чаю?
— Нет-нет. Просто никогда не видела такой штуки.
Он объяснил мне, как устроен самовар. Потом мы сели к столу. Он налил вина, и мы чокнулись. Мы оба были немного смущены. Он улыбался и вертел в руках бокал, а я неловкими словами нахваливала вино.
— У меня тут есть еще кое-что… — начал он, осекся, поднялся с места. Подойдя к платяному шкафу, он порылся в ящике и вернулся с распечатанной коробкой конфет. Он положил коробку на стол, открыл ее и принялся меня угощать — сам же сказал, что не ест шоколадных конфет. Я постеснялась признаться, что тоже не ем, поэтому взяла конфету и сунула ее в рот. Мы улыбались друг другу и, кажется, оба не знали, о чем говорить.
Он пил вино маленькими глотками, но поднимал бокал часто, поэтому тот быстро опустел. Он долил себе вина и предложил мне допить мой бокал. Я послушалась. Случайно взглянув на свои руки, я заметила под ногтями грязь. Я сцепила пальцы, опустила руки на колени и покраснела. Он глядел на меня. Мне казалось, будто он изучает мое лицо, и я снова посмотрела на свои руки. Когда я подняла глаза, он протянул руку и кончиками пальцев погладил меня по щеке. Я знала — он сделал это из жалости, но закрыла глаза, поддаваясь ласке.