— Приятно, когда тебя гладят, — тихо сказала я.
Я была совсем спокойной, когда он ответил:
— Наверное, каждому нужен человек, который мог бы его погладить.
Он убрал руку, и мы выпили вина. Мне хотелось взять его руку и крепко пожать ее.
Он привстал, чтобы вновь наполнить мой бокал, я хотела было запротестовать, но вместо этого согласно кивнула. Стоя рядом, он налил вино, а потом наклонился и поцеловал меня в лоб. Все это казалось мне сном, я ждала, что вот-вот проснусь.
Мы выпили всю бутылку. Когда я поднялась из-за стола, он попросил меня остаться с ним, остаться у него, называл меня по имени.
— Переночуйте у меня, Гертруда, — сказал он.
— Я уже не молода, — только и ответила я.
Он взял меня за руку и отвел к постели. Там мы сели рядышком. Я боялась даже вздохнуть, совсем как девчонка.
Наша связь продолжалась полгода. Два-три раза в месяц он приходил ко мне, и мы спали с ним. Потом он еще с полчаса лежал рядом. Мы курили, тихо переговаривались. Я присматривалась к нему. Все боялась, как бы не надоесть. Но заметила только, что он старается не глядеть на мои ноги и не трогать их.
Через несколько месяцев все кончилось так же неожиданно, как и началось. Июньским вечером он постучался ко мне. Я сидела за швейной машинкой, на кровати лежали куски материала, нитки. Когда он вошел, я хотела встать. Он усадил меня обратно. Я смотрела на него, а он стоял передо мной молча, держа руку на затылке, и глядел на машинку.
— Простите меня, Гертруда, — сказал он наконец, потом умолк; я ждала, чтобы он продолжил говорить, но ему было трудно подобрать слово; он даже не мог посмотреть мне в глаза. — Я поступил неправильно, — сказал он. — Я хорошо отношусь к вам, Гертруда, но это не любовь. И я знаю, что вы меня тоже не любите. Простите меня за то, что я вел себя как глупый мальчишка.
Он был спокоен. А я каждый день ожидала этого разговора с того январского вечера. Врасплох он меня не застал.
— Не думаю, что мы так уж сильно согрешили, — сказала я. — Во всяком случае, я не чувствую себя виноватой. Но вас я могу понять.
— Простите, пожалуйста, — повторил он неизменившимся голосом.
— Мне нечего вам прощать, — возразила я. — Ведь я взрослая женщина. Вы меня ни к чему не принуждали. Все, что я делала, было добровольно. А если уж вы виноваты, то и я виновата не меньше.
Но он лишь все тем же голосом повторил:
— Простите меня, Гертруда.
Потом он повернулся и, даже не взглянув на меня, пошел к двери. У меня затряслись руки.
— Мне нечего вам прощать, и вам нечего мне прощать, — сказала я, стараясь унять дрожь в голосе, — и я думаю, господь не посчитает большим грехом то, что два одиноких человека захотели поддержать друг друга в этом мире.
Он остановился, чтобы дослушать меня, потом проговорил:
— Спокойной ночи, Гертруда! — и вышел.
Я осталась сидеть у швейной машинки, поглаживая пестрые занавески, лежавшие у меня на коленях. Труда, Труда, сказала я себе, опять тебя бросили. Эта мысль почему-то рассмешила меня, и я улыбнулась.
Глава восьмая
— Я все сказал.
— Этого недостаточно.
— А теперь я хочу спать, покойник. Хочу уснуть и все забыть.
— Забыть? Как же, забудешь это!
— Почему вы не оставите нас в покое?
— А разве мы можем? И с какой стати?
— Да с такой, что мы не можем жить с мертвецами. С такой, что есть не только правда мертвых. Есть еще и правда живых.
— Но моя смерть?
— Это еще не вся правда.
— Если вы умолкнете, то возопиют камни.
— Тяжело с мертвецами. Тяжело.
— Вспоминай.
— Я устал.
— Дальше, мой мальчик. Дальше, дальше. Ты все должен вспомнить.
В последний день каникул Пауль пришел ко мне домой. Мы обедали, когда он позвонил. Брат открыл ему дверь. Отец спросил Пауля, зачем я ему нужен, потом пригласил за стол — подождать, пока я кончу есть. Отец принялся расспрашивать Пауля, и тому пришлось рассказывать, кто его родители и какую профессию он выбрал. Я чувствовал, что Пауль не нравится моим родителям. Они рассматривали его пристально и недоверчиво, тем более что он впервые пришел ко мне домой.
Мать дала ему миску с засыпанной сахаром смородиной, и Пауль начал, чавкая, есть ее. Отец отложил ложку и поглядел на Пауля с отвращением, но его это не смутило. Он даже ничего не заметил.