Он приподнимается и садится в кровати, проклиная жену, которая с приходом лета и окончанием занятий в школе считает своим долгом немедленно собрать чемоданы и уехать к себе на родину, бросив его в одиночестве: «Мальчикам нужно к морю, на солнышко». Как будто здесь недостает того и другого. Но им нужно солнце Четраро: скажите, пожалуйста!
Теперь придется самому варить себе кофе, а это самое нудное и противное из всех известных ему занятий.
И еще его раздражает этот Нордио. Нечего сказать, доброжелательный коллега у Конти: все время пристает, чтобы поскорее заканчивали следствие: «Дело весьма щекотливое, дорогой Вердзари, вы же сами понимаете, правда?»
Да, щекотливое и, судя по всему, в высшей степени… Иду, Ронда, иду!.. Ужасно щекотливое, только вот кто здесь боится щекотки?
Куда подевались очки? Что за напасть такая; ага, вот они. Это кажется чушью, но он никогда не находит их на том месте» где, как он уверен, оставил их вчера вечером. И та же история с проклятым кофе: чтобы выпить чашечку яда, каждый раз надо полчаса терять на поиски разных частей кофеварки.
Он с трудом встает с постели, тащится на кухню; он привык, что кофе ждёт его на плите, и терпеть не может варить сам — надо признать, слишком много суеты для такого недолгого удовольствия, правда, накануне вечером можно хотя бы чашку и кофеварку помыть. Но когда сидишь в кресле, газета у тебя на коленях да рюмочка под рукой, завтрашний день кажется безмерно далеким.
С ненавистью хватает он кофеварку, отвинчивает верх — утром у него всегда пониженное давление, и всякое усилие — сплошная мука. К тому же резьба покрылась засохшей кофейной гущей. Наконец кофеварка разобрана, теперь надо очистить фильтр. Взяв металлический цилиндрик, он вытряхивает его содержимое в горшок с фикусом. Говорят, это самое лучшее удобрение. Потом он тщательно промывает все детали кофеварки, стараясь не оставлять на них ни крупинки гущи, иначе вода не будет проходить или пройдет не вся, и у профильтрованной жидкости будет мерзкий ячменный вкус. Воду он наливает осторожно, не выше специальной отметки, вставляет в гнездо сетчатый цилиндрик, наполняет его свежим кофе: одна ложка, вторая… ах ты, черт, не хватает. Придется еще намолоть.
Несколько зерен, как всегда, просыпаются из пригоршни, они подпрыгивают на полу и замирают, похожие на дохлых тараканов. Включив мельницу, Вердзари в сотый раз думает: эту чертову чашку кофе он смог бы выпить в ближайшем баре. Но вся штука в том, что одеваться для выхода на улицу, а потом снова раздеваться и располагаться по-домашнему еще противнее, чем возиться с кофеваркой. И потом, в такой ранний час надо обойти полгорода, чтобы найти открытый бар. Еще нет семи.
Следя за голубым язычком огня под кофеваркой, Вердзари размышляет, удобно ли позвонить Де Витису в такую рань… Есть кое-какие подробности, которые ему хотелось бы раз и навсегда прояснить, — они не дают ему покоя с тех пор, как Липпи более или менее точно установил время смерти.
Пожалуй, вполне удобно. В конце концов, этот человек находится в распоряжении следствия, к тому же сам он не слишком церемонился с теми, кто доверчиво селился у него за стеной.
Но сначала — кофе. Главное — не пропустить момент, когда пена начнет подниматься; но сколько Вердзари ни смотрит на кофеварку — не закипает. Он тяжело встает, бережно приподнимает крышку кофеварки: она неустойчивая и от неловкого движения может перевернуться, как уже не раз бывало.
Наконец под крышкой забулькало. Вердзари мигом ставит на стол чашку с ложкой й сахарницу, у него уже слюнки текут: вот он, благословенный глоток, ласкающий нёбо и стимулирующий работу мысли.
Напившись кофе, Вердзари обильно обрызгивает водой лицо, надеясь, что от этого у него прояснится в голове, энергично вытирается и в сопровождении своей верной подруги направляется к телефону. Он набирает номер, повторяя цифры вслух, словно Ронда непременно должна быть в курсе дела.
Номер занят. Через несколько минут он звенит снова — то же самое. Так повторяется раз, другой, третий,
— Кому он может звонить так рано? — недоуменно обращается комиссар к Ронде.
Пора одеваться, а то он опоздает. В поисках чистой рубашки приходится перерыть все ящики комода; вот она наконец, под стопкой носовых платков, аккуратно сложенная и застегнутая. Хотя рубашка из толстой фланели, он решает ее надеть: неизвестно, где искать поплиновые. Есть у него еще и нейлоновые рубашки, которые не нужно гладить, но жена, вероятно, с благой целью избавить его от синтетики, упрятала их так надежно, что сейчас он просто не в состоянии их найти. Нет, не надо ему сегодня нейлоновой рубашки — нейлоном он сыт по горло. Он расстегивает пуговицы, раздосадованный тем, что через минуту придется их снова застегивать, и тут звонит телефон. Он оставляет рубашку на кровати и идет, продолжая размышлять вслух:
— Уличен и сознался — вот здорово, а, Ронда? И орет в трубку:
— Алло! А, это ты, Де Маттенс. Нет, не надо, тут близко, прогуляюсь пешком, надо размяться. Всю ночь глаз не сомкнул. Нет, только самую малость, чтобы сосредоточиться. И еще от одиночества, ты не думай… Да, уехала… да-да, не беспокойся, мне нужно повидать кое-кого… Как, опять звонил? До чего ж он настырный, этот заместитель прокурора! Сразу двое его старших коллег оказались не у дел, вся ответственность теперь на нем, он старается вовсю, шурует за троих, а с непривычки трудно. Да, к некоторым людям нужен особый подход. Ладно, скажи ему, что я буду… Слушай-ка, Де Маттенс, ты женат, верно? Так вот, предположим, твоя жена, извини за выражение… нет, не то… вот послушай: предположим, есть потрясающая женщина, можно сказать, красавица, каких мало, ты давно в нее без памяти влюблен, и вдруг она оказывается совсем рядом, прямо у тебя в доме, и ты опять надеешься… Вы вспомнили былое время, снова стали молодыми, и неожиданно ты застаешь ее в постели с другим, с твоим начальником. скажем, со мной… Де Маттенс, ты меня слышишь? Нет?.. Понял, понял. Значит, не убьешь? Даже если найдешь кого-нибудь, кто согласится сделать это за тебя, пообещав… Ладно, ладно, беру свои слова обратно… Но ты так говоришь, чтобы сделать мне приятное, потому что это я, верно ведь?
Вердзари отводит трубку в сторону. Потом, подумав, снова прижимает ее к уху:
— Слушай, вот еще что, отыщи-ка мне этого Рими, Рама — или как его там… Секретаришку Каррераса, да… Правильно: того, который получил расписку, там где-то, должен быть его номер… Да, точно, Маино, Никола Маино… Фавити говорит, что это он подписал договор о найме, значит, и расписка должна быть у него — сумма прописью, число, время, одним словом, вся механика этого дела. Не жалей сил, докопайся до сути; но только держись спокойно, непринужденно, без нажима. Преступление, ясное дело, совершил Конти, больше мы никого не подозреваем, нам эти данные нужны просто так, для галочки, для проформы, а он наверняка об этом что-то знает, ты понял меня? Да, сейчас приду. Если он опять позвонит, скажи, что уже закругляюсь, что я сейчас занят как раз этим и проработаю целый день; ты его не зли, он ведь все-таки прокурор. — И после короткой паузы: — Да, вот еще что…
Но тут же передумал.
— Ладно, пока! Что? Я же сказал: скоро приду.
Он медленно опускает трубку, но не кладет ее, размышляя, что еще надо было сказать помощнику. Наверное, это какая-то дурацкая мысль, раз она так быстро вылетела из головы, но в тот момент казалась очень важной. У него накопилось столько вопросов, что теперь уже трудно отличить существенные от несущественных; он собирается повесить трубку, раздражаясь, что память уже не та. И вдруг — ага, вот оно! — снова тянет трубку к себе и орет:
— Де Маттенс, ты еще тут?