Я отпиваю немного воды, пытаясь уложить в голове услышанное.
– Так вы не думаете, что стоит начинать лечение?
– Я навел некоторые справки по этому поводу, Дженнифер, но не хочу вызывать у вас ложных надежд. И должен предупредить – это лечение чисто паллиативное. – Его голос парил в едком воздухе, обрывками оседая в моем сознании. «Даже если… Это может только…» Эти слова грохочут в моих ушах. Я не хочу их слушать.
Стены его кабинета давят на меня, серые и мрачные, лишенные индивидуальности. Как и он сам.
Он был моим врачом на протяжении тридцати лет – моим семейным доктором, – а я знаю о нем не больше, чем об этих серых стенах.
Ну, вероятно, он жует «Cникерсы» на обед.
В кабинете нет ни одного семейного фото или снимка домашнего питомца, или хотя бы анатомической схемы.
Не висит даже ни одного из тех ужасных постеров, призывающих вас бросить курить, – не то чтобы я сама курила, но все же было бы мило с его стороны повесить на стену что-нибудь отвлекающее внимание.
Я не знаю, что сказать. А сам доктор, кажется, заканчивает. Его голос не внушает энтузиазма.
– Я просто пытаюсь быть честным с вами, Дженнифер, – произносит он, водружая очки обратно на нос. – Вы должны знать прогноз. Вам нужно быть готовой.
К чему, доктор?
– Спасибо, – говорю я.
Доктор Маккензи встает и открывает окно.
Я таращусь на бледный виниловый пол, вращаясь в поворотном кресле туда-сюда. Тут я осознаю, что все еще сжимаю мусорное ведро, и ставлю его на пол, подальше от своего носа.
– Но, доктор Маккензи, вы уверены? Я имею в виду, я чувствую просто… усталость. Не боль, просто усталость. И, может, я стала немного одутловатой. Вы уверены, что это не какое-нибудь ОРВИ, или ОРЗ, или что-то в этом роде?
Звучит так, будто я прошу поменять мне диагноз на одну из этих аббревиатур. Ну да, прошу! Что-нибудь вместо этого проклятого «озиса».
– Результат вашего анализа крови у меня здесь, Дженнифер, – произносит доктор, держа в руках стопку бумаг, как улики обвинения. – Мне бы очень хотелось сказать вам что-то другое, но боюсь, это не соответствовало бы истине.
Ну вот, просьба отклонена. Он устало вздыхает, а затем озвучивает приговор:
– Мне правда очень жаль. Мне бы хотелось, чтобы вы пришли раньше.
Я мысленно охаю.
Мне сорок три года, и мне только что сказали, что я не доживу до сорока четырех, потому что пропустила все сроки. Мне хочется плакать.
Нет!
Я не стану плакать.
Я не могу. Меня так учили. Я работаю в отделе кадров и должна скрывать свои эмоции. Кроме того, эта сцена явно тяжела для доктора. Нет нужды делать ее еще тяжелее.
– Мне тоже жаль, – откликаюсь я.
Доктор передает пачку брошюр через стол, как крупье фишки.
– Это может вам пригодиться, – мягко говорит он.
Я сухо улыбаюсь и небрежно смахиваю их в сумочку (честно говоря, я предпочла бы бросить их в мусорное ведро), глядя, как он выписывает рецепт.
– У фармацевта за углом все есть. Это должно помочь вам пока.
– Пока, – повторяю я, поняв зловещий смысл этого слова.
Я изучаю прыгающие каракули, надеясь на неожиданную удачу: валиум, или кодеин, или знакомый препарат из прежней маминой аптечки, ее ценной коллекции всего, что только могло понадобиться (особенно ей). Ничего знакомого.
– От чего они?
– Они помогают от усталости. И от боли.
Я гляжу на врача с любопытством и оттенком вежливого сомнения.
– Но…
Его губы вздрагивают.
Я понимаю, что это означает: читай инструкции.
Он откашливается и поднимается с места с резкой решимостью.
– Нам с вами нужно будет скоро снова встретиться. Юнис в приемной выберет вам какую-нибудь свободную дату, так что, пожалуйста, поговорите с ней на выходе. И не забудьте взять рецепт, дорогая.
Он назвал меня «дорогая». Он никогда раньше не называл меня «дорогая»! Я определенно скоро умру.
Доктор обходит вокруг своего стола и провожает меня до двери, что очень мило с его стороны, поскольку обычно я провожаю себя сама, а затем по-отечески хлопает по плечу.
– Извините за ведро, доктор, – напоследок говорю я.
Отсчет пошел: 90 дней
«Юнис в приемной выберет вам какую-нибудь свободную дату» – только этих дат мне и остается теперь ожидать.
Я обхожу стороной стойку регистрации – в любом случае я не знаю, кто из этих женщин Юнис, – и я просто не смогла бы подойти к ней сейчас.
Я прихожу домой. Наверно, прихожу. Я уже дома.
Это как проснуться с похмелья и обнаружить, что даже в сильном подпитии ты сумела добраться до своей квартиры и выполнить все обычные повседневные действия: положить ключи от входной двери в нужное место, смыть макияж, поставить телефон на зарядку.