— Знаешь, иногда я ненавидела всё это. Музыку, которую когда-то любила. Музыку, которая убила моего брата. Бесконечные ожидания, которые на меня взвалили и которые я не могла оправдать. И думала — зачем всё это, если великим музыкантом я всё равно не стану, зачем мне жить, если… А потом поняла одну простую вещь. То, чего так и не понял мой брат. — Она вскинула голову. — Я не обязана им становиться. Великим музыкантом. Могу вообще бросить музыку, если она мне осточертеет. Потому что я — это я, и я останусь личностью, даже если музыку у меня отнимут. Мир прекрасен. Жизнь прекрасна. В ней так много всего, что ни одна великая цель не затмит всё это. Никакие неудачи не стоят того, чтобы с этим расстаться.
Усмешка Герберта была столь же саркастичной, сколь снисходительной, но Еву это не задело.
— И что же в ней есть? К чему стремиться, если не к величию? Обрести любовь? Продолжить род? — он небрежно щёлкнул пальцами по бокалу, всем своим видом выражая презрение к вышеупомянутой ерунде; хрусталь отозвался болезненным звоном. — Это могут делать и животные. Людей боги создали для другого.
— Ты кидаешься в крайности. Я могу встретить хорошего парня и выйти за него замуж, если захочу. А могу остаться одна. И жить для себя. Если захочу. Любовь, дети — не цель. Ставить что-то во главу угла, зацикливаться на чём-то одном неправильно. — Ева провела пальцем по виолончельной деке с рассеянной лаской. — Нужно жить и наслаждаться жизнью. Не забывать о том, сколько в ней граней. Сколько в ней хорошего. И наше предназначение — не родить детей, не остаться в веках… куда важнее понять, кто ты на самом деле. Чего хочешь. Что делает тебя по-настоящему счастливым. Быть собой, не изменять себе… если, конечно, твоим заветным желанием не являются семь жён, повешенных в кладовке. — Поймав на себе взгляд Герберта, в котором внимание мешалось с недоумением, она чуть улыбнулась. — Мы слишком часто живём навязанной нам жизнью. Считаем своим счастьем то, о чём твердят другие. Но люди разные, и твои ценности могут кардинально отличаться от того, что важно твоим родителям. Или друзьям. И это не значит, что твои правильные, а их — нет. Просто тебе они не подходят. А другим не подходят твои. Понимаешь?
Герберт поболтал бокалом, обдумывая услышанное.
— Это мышление неудачника. Человека, который ищет оправдания тому, что ничего не добился.
— Может быть. Но неудачника, который не будет заниматься напрасным саморазрушением. Тем, что убило моего брата. Чем когда-то занималась я. Чем занимаешься ты.
Некромант долго молчал, глядя на огонь.
— Мёртвая девочка учит меня жизни, — изрёк он со смешком, прозвучавшим слегка неестественно, будто он старался высмеять то, что на деле смешным не являлось. — Иронично.
Ева поднялась с пола, ощущая дикую, чудовищную усталость — не телом, душой.
— Да. Учу. Потому что ты, может, и знаешь всё о смерти, но о жизни не знаешь ни черта.
Посмотрела туда, где недавно был Мэт, растаявший в бежевой полутьме — и, не прощаясь, вышла: оставив некроманта смотреть в проём замкового коридора, ещё долго перекатывавшего звонкое эхо её шагов.
Глава 9. Fieramente
(*прим.: Fieramente - бурно, гордо, дико, живо, надменно, отважно (муз.)
Следующие дни прошли по расписанию, к которому Ева успела привыкнуть. Утром — тренировка с Гербертом, потом урок с Эльеном, следом — свободное время, которое Ева распределяла между досугом и обучением. К этому прибавились вечерние визиты в гостиную, где Герберт чинил Дерозе: теперь — по паре осколков, как и обещал. Но поскольку сильнее всего пострадала восстановленная верхняя дека, Ева не жаловалась.
По самым пессимистичным прогнозам виолончель должна была вернуться к ней в ближайшую пару недель. Это её вполне устраивало.
К разговорам по душам они больше не возвращались. Да Еве и не хотелось. Общение исключительно на деловые темы её даже радовало, — как и прогресс на уроках. Когда её не обливали презрением, они с Гербертом работали куда продуктивнее: теперь Ева могла почти мгновенно сотворить простой защитный купол (не впускавший и не выпускавший заклятия и предметы) и чуть медленнее — барьер Берроля (заклятия не впускавший, но успешно выпускавший). Атакующие заклинания давались хуже: достать Герберта ей не удалось ни разу, но Ева не унывала. В конце концов, для атаки у неё всегда оставался смычок, и им порой получалось обезвредить сразу три тени, атакующие с разных сторон…
На самом деле Ева не понимала, как минимальный набор заклинаний, смычок и будущий меч, функции которого явно сведутся к бутафорским, помогут ей победить самую могущественную чародейку страны. Но полагала, что у Герберта есть некий хитрый план. Пару раз пробовала невзначай расспросить об этом, однако некромант столь убедительно изобразил бессловесный камень, что его расколол бы только допрос с пристрастием — и то не факт.