Глядя на ее слегка раскрасневшиеся щеки, Ева едва заметно качнула головой.
— Вряд ли твой папа хотел бы, чтобы ты ходила на площадь, — помолчав, сказала она. — И оказалась здесь.
— Меня здесь скоро не будет. И королевы на троне тоже.
Глядя в ее беззаботное лицо, Ева даже капельку ей позавидовала. Такой уверенности. Такому бесстрашию. Такой наивной детской вере, что все обязательно будет хорошо, а это — увлекательное приключение, вносящее приятное разнообразие в твои скучные будни, только и всего; возможность побыть героиней истории, которые ты привыкла разве что читать.
Такому непониманию, с чем действительно ты столкнулась.
Подумать только, еще совсем недавно Ева была на нее похожа…
— А ты маг, я смотрю, — с любопытством глядя на браслеты, резюмировала Бианта.
— Маг, — коротко подтвердила Ева.
— И ты здесь правда за убийство?
— Не только.
Не дождавшись дополнительных пояснений, Бианта едва слышно фыркнула. Улеглась на пол, закинув руки за голову так, словно под ней был уютный диванчик.
— Ладно, молчунья. Я думала, ты тоже захочешь скоротать время повеселее, но нет так нет.
Ева, не ответив, вытянула ноги. Откинув голову, прижавшись затылком к стене, закрыла глаза, возвращая себя в черноту.
Меньше всего на свете ей сейчас хотелось веселиться. Беззаботно болтать с кем-либо — тоже. И не потому, что окружающая обстановка меньше всего располагала к беззаботной беседе. Не пристало веселиться во время собственной казни.
Едва ли Бианте захотелось бы с ней болтать, знай она, из-за кого в какой-то степени здесь оказалась. Но каяться перед незнакомкой Ева тоже считала излишним.
Какое-то время прошло в ожидании неизвестности. Иногда девчонка бормотала что-то себе под нос. Иногда мурлыкала обрывки какого-то назойливого мотивчика. Иногда вскакивала и начинала ходить туда-сюда — выдавая, что нервничает все же больше, чем хочет показать.
Дверь открылась, как раз когда Бианта направлялась к выходу, во время очередного ее круга по камере.
Ева наблюдала, как двое охранников уводят настороженную девчонку, попутно засыпавшую свой почетный эскорт вопросами.
Ни переживать, ни чувствовать что-либо сил не было.
— Что-то мне подсказывает, больше мы ее не увидим, — прокомментировал Мэт.
— Я тебя не звала.
— Входить по приглашению всегда приятнее, но находить лазейки — моя специализация. Особенно когда твой разум ничем особо не занят.
— Может, ее отпустят.
— То, что на данный момент я просто голос в твоей голове, не делает меня идиотом. Тебя, к слову, тоже.
— Убирайся, — сказала Ева: стараясь не думать о том, о чем и правда давно задумалась сама.
Не в интересах Айрес распространять информацию об Избранной среди подданных. И вряд ли королева могла быть уверена, что Ева будет об этом молчать.
Если к ней подсадили соседку — скорее всего, знали, что та все равно уже никому и ничего не расскажет.
— Считай меня воплотившейся детской мечтой. Многие детишки мечтают о воображаемых друзьях.
— Я нет.
— Тогда тем более цени: я воплотил то, о чем ты и не мечтала.
Стиснув зубы, Ева заглушила непрошеного собеседника музыкой в голове.
Бианта все же вернулась. Нескоро. Лишь после того, как в камере снова погас свет.
Ева сощурилась, когда дверь открылась, впустив в черноту широкую золотую полосу. Потом закрылась; свет, заливавший спутанные рыжие лохмы, разметавшиеся по камню — девчонка упала лицом вниз, словно мешок с соломой, — уполз вбок, сужаясь до крохотной нити. Исчез вовсе одновременно со стуком железа о косяк.
Какое-то время Ева слушала хриплое дыхание, нарушавшее мертвенный покой окружающей тишины.
Все же подползла ближе, нащупывая путь сквозь безучастный безнадежный мрак.
— Бианта, — негромко позвала она, когда вместо камня пальцы ощутили прохладные шелковистые кудри.
Хрип перешел во всхлип. Следом — в судорожный сбивчивый шепот.
— Папа…
Ева села рядом. Ощутив, как Бианта вцепилась в подол ее рубашки, неуверенно протянула ладонь, чтобы погладить девчонку по голове. Просто не могла оставить ее вот так: одинокой, плачущей.
Когда та, рыдая, уткнулась в ее колени, Евины пальцы на миг соскользнули с мягкой пряжи чужих волос. Коснулись руки, стиснувшей ее подол, словно спасительную соломинку.
Еве казалось, она уже ничего и никогда не почувствует. Лишь до тех, пока она не осознала — руки сокамерницы выпачканы в чем-то слишком липком, чтобы быть слезами. И — едва заметного мерцания браслетов хватило, чтобы это разглядеть — слишком темном.