До трибуны оставалось немного. Едва ли тридцать шагов. Ее отбросило дальше, чем тех, кто стоял на земле — наверное, из-за того, что в момент призыва она весила чуть тяжелее воздуха, — но не настолько далеко.
Очень маленькой, очень трусливой части ее хотелось бы, чтобы этих шагов было больше.
— Ты обещала…
— …не творить глупостей? Прости, соврала. Скрестила пальцы за спиной. Не говори, что не заметил.
Двигаясь сквозь море влекущего света, Ева думала о странных вещах. Например, что это не так уж плохо — закончить жизнь на фортиссимо. И, наверное, даже в мажоре. Чакона Баха, да и только. В оригинальном скрипичном варианте ее завершала пустая квинта — мажор, минор, дорисовывай сам. Учитывая, что во времена Баха мажор звучал устойчивее, он напрашивался, но маленькой Еве нравилось дорисовывать минор. Она вообще любила трагедии… когда-то. Их легко любить, когда ты толком не понимаешь, что за ними стоит, а в твоей жизни чертовски мало вещей, по-настоящему трагичных; родители морщились и убегали от страданий и крови на экране или книжных страницах, а она внимала этому взахлеб.
От воспоминаний Ева почему-то улыбнулась — в ситуации, меньше всего располагавшей к улыбкам.
Надо же, какие глупости лезут в голову, когда остаются последние шаги до небытия…
— Ты всерьез думаешь, что эта идиотская затея сработает? — за привычной демонской издевкой сквозила легкая паника. — Ты труп, если забыла. Тебе нечего ему предложить.
— Я попытаюсь.
Вместо ткани и костей ноги ощутили ледяную брусчатку — перед самой трибуной откуда-то возник просторный прямоугольник, чистый даже от снега. Лишь когда он остался позади, Ева поняла: совсем недавно здесь высился помост для почетных гостей.
А у риджийцев, похоже, всегда наличествовал козырь в рукаве…
— Ты ведь не хочешь умирать!
— Смерть — друг наш, а не враг. Ты сам говорил.
Когда-то эти слова казались ей еще одной издевкой. Сейчас — добрым советом.
Интересно, видят ли ее снаружи? Едва ли: крохотная белая фигурка в белом свете, густом, почти непроглядном. Наверняка Айрес заметила, как она пробивалась к трибуне, но это ничего не изменило. Теперь девчонка, из-за которой все планы королевы едва не полетели к чертям, вряд ли могла казаться ей опасной. Айрес позаботилась о том, чтобы Люче превратились в кусок светящегося железа, и ей точно не докладывали о нежданном гномьем великодушии. Даже знай королева, что клинок, способный умертвить вместилище бога, остался при ней, едва ли это ее взволновало бы: она мерила все немножко другими категориями — и наверняка не думала о дурацких старых песнях. И Ева не походила на девочку, способную убить того, кто любит.
Она и сама не знала, сможет ли сделать то, что должна сделать, если Мэт окажется прав.
— Есть вещи куда хуже смерти. Например, предательство. Эгоизм. То, что я сделала с человеком, которым восхищалась, потому что не хотела умирать. — Она замерла перед трибуной, запрокинув голову. — Спасибо за урок, Мэт. Тогда я боялась. Теперь — не боюсь.
Фигуру того, кто стоял в центре гексаграммы, не было видно даже отсюда. Все заслоняло белое сияние, которым полыхали границы круга, судорожно пытавшиеся удержать внутри чудовищную силу, пойманную в капкан из крови, заклятий и рун. Лишь крылья — огромные, размашистые, шире не только круга, но и трибуны — теперь можно было разглядеть отчетливо до рези в глазах.
Наверное, если б Ева могла чувствовать хоть что-то, она бы и правда ее ощутила.
Тихий, внезапный смешок раскатился в ушах одновременно с тем, как Ева шагнула на первую ступеньку, перешагнув через разбитые, выпавшие из рук музыкантов скрипки, лютни, флейты.
— Спасибо за веселье, златовласка. — Она никогда не думала, что голос Мэта может звучать умиротворенно — в тон тому, что мерцало в ее душе. — Занятное у нас вышло шоу. Заканчивай его, как считаешь нужным.
Ева снова улыбнулась. Несмотря на все плохое и хорошее, что ей сделали; а, может, благодаря этому, ведь хорошее все-таки было.
Если бы не Мэт, ее — единственной, кому под силу пройти сквозь смертоносный свет, чтобы закончить эту историю совсем не так грустно, как она могла бы закончиться — сейчас бы здесь не было. Как и Люче в ее руках.
— Досмотришь конец из Межгранья, — сказала она, поднимаясь навстречу финалу. — Думаю, там тебя уже заждались.