— Да будет так, — молвил Жнец — и, подступив ближе, Ева закрыла глаза.
Чтобы поразить цель, зачарованному клинку не требовался ее взгляд. Достаточно было мысли.
Она не остановилась, даже ощутив, как лезвие вошло в плоть и кости под белым льном. Она замерла, лишь шагнув к нему так близко, что смогла бы его обнять: вогнав рапиру до основания, до рукояти.
Когда белизна, пробивавшаяся сквозь закрытые веки, померкла, посмотрела на Герберта — как раз вовремя, чтобы успеть подхватить его прежде, чем он упадет.
Слушая тишину, сменившую симфонию смерти под закатным небом, вновь расстелившимся над ними вместо белизны, Ева выдернула клинок из его груди. Сталь зазвенела о камень — ненужная, отброшенная прочь, оставившая на камне багряный след. Посмотрев в застывшие льдистые глаза, уложила Герберта на мрамор: он был тяжелее, чем думалось, глядя на его худобу.
Стоя на коленях, убрала с его лица пряди, растрепанные светозарным ветром. Кажется, среди них появилась пара седых.
В ее памяти пел Эльен — подсказывая все, что ей осталось произнести.
— Путь мой стелется под ноги…
Страха не было. Даже перед кровавым пятном, расползавшимся по ритуальным одеждам. Даже перед неподвижностью любимого, знакомого лица, к которому Ева склонилась, чтобы завершить все по правилам.
Страху не было места.
— …жизнь моя позади, смерть и любовь моя перед моим лицом…
Слова Финального Обмена слетали с губ легко: казалось, она твердила их уже не раз. Слова невесомыми бабочками касались других губ — бледных, сухих, покрытых чешуйками кожи, что уже начала умирать, не в силах вынести заключенную в ней вечность.
— …Пожинающий судьбы, Владыка дорог…
Она почти улыбнулась, думая, в какой ярости будет Герберт, когда очнется. За то, что до самого конца она делала все ему наперекор.
Наверное, потом он поплачет по мертвой девочке, которая так хотела снова стать живой…
— …прими мою душу взамен его души.
Когда Ева выдохнула в его губы свою последнюю мольбу, они были теплыми — как милостивая чернота, ответившая на ее просьбу объятиями, стершими и любовь, и боль, и кровь на ее руках, и ее саму.
…о том, что случилось после, каждый из видевших рассказывал разное. Сходились лишь в одном: никто не успел тронуть Айрес Тибель, когда та упала на эшафоте, будто один из нацеленных на нее клинков ударил ее в сердце, заставив оборвать начатую фразу. И случилось это почти одновременно с тем, как свет на площади погас, растаяв, как и крылья Жнеца.
О причинах этого позже спорили до хрипоты. Случай был беспрецедентный, и наверняка сказать, что произошло, не мог никто; но Белая Ведьма, в замужестве получившая имя Сноуи Миркрихэйр, в своих воспоминаниях о тех событиях склонялась к тому, что всему виной вассальная клятва, укрепленная утраченными рунами Берндетта. Убей Айрес племянника своей рукой, как Берндетт убил Гансера, она фактически разорвала бы связь по собственной воле — и смерть Уэрта прошла бы для нее безболезненно, оставив лишь подарок в виде силы, что свергнутая королева так желала. Сердце Гербеуэрта Рейоля пронзил не ее клинок, пронзил, пока клятва еще действовала — и вассал, с которым после ритуала королеву связала ниточка куда прочнее, чем ей бы хотелось, утянул госпожу за собой.
Только за душу Айрес богам никто не предложил выкупа, чтобы сердце ее смогло забиться вновь.
Эльфы, давно имевшие дело с магическими связями и ритуалами вроде эйтлиха, согласились, что это объяснение выглядит правдоподобно. И хотя объединенными усилиями риджийцы и керфианцы наверняка одолели бы Айрес в бою, такой исход устраивал всех. Бой неизменно повлек бы за собой жертвы, а их тот День Жнеца Милосердного и без того принес немало.
Скелеты опознавали и выносили с площади три дня. Хоронили еще дольше.
Насчет дальнейших событий расхождения были куда разительнее. Кто-то говорил, что первым на трибуну взбежал король, и рыдания вырвались из его груди в момент, когда он подумал, что его брат лежит мертвый. Кто-то кривился, что тирин Миракл не из тех, кто открыто проявляет свою слабость, и трибуну огласил лишь его радостный крик — в миг, когда тир Гербеуэрт сел, непонимающе оглядываясь. Кто-то клялся, что к минуте, когда тирин Тибель добрался до трибуны, наследник уже баюкал возлюбленную на руках; кто-то писал, что влюбленных обнаружил героический призрак, раскрывший коварство Айрес Тибель, и он же первым высказал догадку об Обмене…
В любом случае Обмен был единственным, что могло объяснить смерть Айрес Тибель, живого и невредимого некроманта с алым пятном вокруг сердца и рапиру невесты короля, лежавшую рядом с ее телом.