Доминик утратил дар речи. Он мягко высвободил руку и погладил Китти по голове, потом — по щеке, провел дрожащим пальцем по гладкой брови, нежным мягким губам.
— Найдешь кого нибудь еще, — сказал он тоном умудренного опытом мужчины. — Просто подожди, пока все уляжется. Вот уедешь отсюда, и все переменится. — Он слушал свой собственный голос и поражался: слова, которые должны были казаться ему горькими, звучали медоточиво, вместо ощущения утраты он испытал чувство торжества. — Не стоит сразу селиться где-нибудь. Поезди по белу свету, тогда у тебя будет больше возможностей. Ты встретишь его, вот увидишь.
Она не двигалась, позволяя ему утешать себя и прислушиваясь к голосу, в котором уже начинали проскальзывать низкие зычные мужские нотки. Весь день она гадала, что бы ему принести, но решила, что подарка, способного достойно увенчать его триумф, попросту не существует, а потому в конце концов пришла с пустыми руками. И, сама того не ведая, вручила Доминику искупительный дар своего неприкаянного, одинокого «я», нуждавшегося в ободрении, чтобы пуститься в плавание по новому курсу.
— Знаешь что, — тихонько проговорила она, щекоча губами его ладонь. — Ты совершенно прав. Так я и сделаю.
— Поезжай в Индию, поезжай в Южную Америку, во все эти страны с чудесными названиями. Везде есть люди. Хорошие люди. Тебе только нужно впустить их в свое сердце.
— Нашлись бы даже такие же славные, как ты, — сказала она и улыбнулась ему, поуютнее притулившись щекой к его ладони. Китти не знала, надо ли ей стараться продлить его удовольствие и просить помочь составить план путешествий в дальние страны. В конце концов она решила, что это ни к чему. Она могла сделать для него только одно: подвести черту и навсегда уйти из его жизни, оставив прекрасное воспоминание, которое никогда не будет омрачено. Конечно, он будет переживать, но недолго, и переживания эти принесут ему радость. Не то что мои собственные! — с грустью подумала Китти. Уж как я страдала, день за днем, месяц за месяцем, без конца! Сама виновата, сама виновата! С ним этого не случится, я не допущу.
— Именно так я и сделаю, — сказала она. — И, когда я найду его, ты будешь первым, кто узнает об этом.
Она приподнялась и неуверенной рукой ласково провела по его выстриженному затылку. Доминик едва почувствовал, как ее пальцы касаются повязки. Лицо Китти расплылось перед глазами. Доминик набрал в грудь воздуха и вдруг обнял ее, крепко прижав к сердцу. Он неумело поцеловал ее в шею и губы. Неумело, но вовсе не неуклюже, с порывистой невинной страстью.
Губы его были гладкими, свежими и прохладными, они творили чудеса, даря ей надежду и радость, смех и нежность. Китти не выскальзывала из объятий, ласково поддерживая Доминика, но вот он опомнился и мягко, но решительно отстранил ее. Девушка изящным плавным движением поднялась с колен и отступила на шаг.
— Прощай, Доминик! Спасибо тебе за все! Я тебя никогда не забуду.
Она уже вышла из комнаты, и дверь тихонько закрывалась за нею, когда он негромким, сдавленным от волнения голосом произнес: «Прощай, Китти! Счастливо тебе». Он не обещал помнить ее вечно, но она знала: скорее греки забудут Марафон, чем он забудет ее.
Когда полчаса спустя к нему заглянула Банти, Доминик крепко спал, свернувшись калачиком на подушках. На губах его играла легкая довольная улыбка, как у сытого младенца.
Китти сдержала слово. Спустя девять месяцев, в разгар лета, Доминик увидел возле своего прибора красивую открытку с видом гавани Рио-де-Жанейро. Текст гласил:
«Я нашла его, и ты первый, кто узнал об этом. Его зовут Ричард Бэйнем, он инженер. В сентябре свадьба. Очень счастлива. Да благословит тебя Бог! С приветом Китти».
Доминик озадаченно прочел послание, начертанное совершенно незнакомой рукой. Было утро, он еще толком не проснулся и поэтому не сразу понял, о чем идет речь. Девять месяцев — срок немалый. В конце концов он растерянно пробормотал: «Китти?» И тотчас, уже совсем другим тоном добавил: «Ах, Китти!» Вот и все. Но он не выбросил открытку, а тщательно запрятал в свой бумажник, и больше никто никогда не видел ее. А потом встал из-за стола и отправился по своим делам. Глаза его горели от воспоминаний, и казалось, что Доминик разом сделался на несколько дюймов выше — настоящий мужчина с блестящим будущим и совсем неплохим прошлым.