— Второй этаж, — начал он, — в главном здании состоит из анфилады залов, в них сейчас монтируется выставка старой живописи. В боковых крыльях расположено несколько хранилищ. — Карандаш летал по бумаге, — В западном конце длинного коридора — лестница. Этот коридор соединяет выставочные залы, окна из него выходят во двор. Здесь… в восточной части центрального строения… рыцарский зал, видимо, когда-то самый парадный в замке. Национальный комитет использует его сейчас как зал для бракосочетаний. И оформлен он соответственно: стол у стены, над ним государственный герб, на столе ваза с цветами и два подсвечника. Ничего особенного, правда? Но женихи и невесты сюда валят валом. Рыцарский зал нравится всем. На стенах и потолке сохранились старинные фрески. И каждый сюжет словно предупреждает женихов: наберитесь мужества! Очень уместное оформление.
Доктор Гронек оставил в покое бокалы в буфете и, подойдя к столу, начал убирать кофейные чашки на красивый резной поднос.
— И что же на тех фресках? — спросил он с интересом.
— Сцены мне знакомы, а вот имена героев выпали из памяти. Например, тот римлянин, что сам себе сжег над огнем руку.
— Муций Сцевола, — рассмеялся довольный адвокат.
— Точно. Или знаменитый сенатор, который ползал на четвереньках в тюрьме, обреченный на голодную смерть. Потом господин, которого посадили в бочку с набитыми внутрь гвоздями и скатили с горы.
— Знаю… все это из римской истории… как только…
— Хватит об этом, — вмешался Янда. — Яник, унеси наконец свои чашки, освободи стол! Ты, Петр, забыл нарисовать конференц-зал, в который запер после обеда всех обитателей замка. Он же рядом с рыцарским.
Коварж быстро пририсовал квадрат.
— Он, собственно, на границе главного здания и восточного крыла. Входят в него через рыцарский зал. А теперь самое главное: здесь, в углу, — он нарисовал маленький прямоугольник, — стоит раскладушка, на которой смотрит свои сладкие эротические сны наш знакомый Дарек Бенеш. Молодой, подающий надежды фотограф. Ему якобы больше негде было поселиться. У неудобной спальни есть, однако, одно замечательное преимущество — парень может ходить куда хочет и когда хочет, и никто его не проконтролирует. На этом этаже больше никто не живет.
— Наш знакомый? — заинтересовался капитан.
— Есть в нашей картотеке. Поступали заявления, что он приставал к женщинам, пугал их. Случаев насилия, однако, не было. Поэтому отделался довольно легко, но условный срок еще не кончился.
— Кого же он выбирал в жертвы?
— Розы в полном цветении, — ответил Коварж поэтической фразой. — Не слишком молодых, но и не старух… Так, теперь третий этаж. — Он взял новый лист бумаги. — Планировка, по существу, такая же. Лестница… длинный коридор. Залы, в которых будет продолжение экспозиции. А в крыльях — отдельные комнаты, что-то вроде гостиничных номеров. В восточном перегородили комнату и сделали две каморки с отдельными входами. В первой проживает экскурсовод Ленка Лудвикова, у которой постоянно глаза на мокром месте. Видно, слишком близко принимает все к сердцу. Лучше бы у себя убралась — беспорядок там у нее страшный. Вторую каморку занимает Рудольф Гакл, руководитель одного из отделов института охраны памятников, в настоящее время как бы мини-шеф. Дальше, в бастионе, хранится разбитая мебель и прочее барахло, там никто…
— Что за мини-шеф? Хватит шуточек, — прервал его Янда.
— Слушаюсь, Гакл руководит отделом выставок и пропаганды, который сейчас готовит выставку из коллекции, хранящейся в замке. Из его отдела в Клени находится только Яначек. Была еще Залеска… Так что сейчас он командует единственным солдатом. Альтманова и Бенеш занимаются инвентаризацией и работают совсем в другом отделе — кажется, учета и документации. Остаются постоянные обитатели замка: Седлницкий, Беранек и Лудвикова — они, как и другие управляющие и их помощники, подчиняются отделу исторических объектов. В Клени всем заправляет Седлницкий. Сам мне говорил, что он — как капитан на корабле. Еще вопросы?
— Рудольф Гакл! Это уже второй знакомый из замка, — вмешался Гронек, который снова откуда-то вынырнул. Он положил на пустой поднос две бумажные салфетки и высыпал на них окурки из пепельницы.
— Мне тоже это имя что-то напоминает, — повернулся к нему Янда, — только никак не могу вспомнить…
— Да ведь «Река»! Она у тебя там, в шкафу.
— Как я мог забыть! — хлопнул себя по лбу капитан.
— Какая-нибудь книга? Уж не написал ли ее Гакл? — спросил недоверчиво Коварж. — Мне он показался глуповатым.
— Отличная книга. Можешь посмотреть ее, даже взять почитать. Только потом, сейчас надо работать. Значит, в восточном крыле комнаты Лудвиковой и Гакла. Остается западная часть замка.
— Здесь, — Коварж нарисовал еще один прямоугольник, — комната не перегорожена, в ней жили вместе Альтманова и Залеска. Но они поссорились. Поэтому Мария собрала вещи и переселилась в соседний бастион. Как и в противоположном крыле, здесь накидана всякая рухлядь, в основном ненужная мебель. Она немного разгребла ее и поставила кровать. В ссоре этих женщин, как ни странно, виноват не мужчина, а кляуза, которую Эмила написала на Марию.
Янда подровнял листы с планами помещений замка и сложил их в синюю папку.
— Хочешь знать, что я нашел в квартире Залеской? — спросил поручик.
— Скорее всего ничего.
— Да, к сожалению. Все прибрано и все в полном порядке. Денег в доме немного, как и на сберкнижке. Вот… взял с собой хотя бы несколько фотографий, чтобы ты составил о ней представление. Альтманова позволила их одолжить.
— Могу я тоже посмотреть? — попросил старый адвокат.
— Почему бы нет? — разрешил Янда.
На большинстве снимков Мария была запечатлена, видимо, во время работы — об этом свидетельствовали разные замки на заднем плане. Наверное, фотографии делал коллега-любитель. Было также несколько портретов анфас и в профиль. И, наконец, пара фотографий — в купальнике у какого-то бассейна.
— Слушайте! — воскликнул доктор Гронек. — Это та женщина, которая изображена на всех портретах Седлницкого! А я еще обвинял его в подражании итальянскому Ренессансу! Но все дело, оказывается, в ней. Обратите внимание, — показал он Коваржу на покатый профиль с тонким носом и выпуклым лбом. — В пятнадцатом веке такой профиль был очень моден, дамы даже выбривали волосы надо лбом. Ей это не надо было делать. Прекрасная женщина. Большой узел волос на затылке… У красоток эпохи Возрождения были золотистые волосы, впрочем, крашеные. Они покрывали кудри специальной мазью, а потом до умопомрачения сидели под полуденным солнцем. У этой же волосы — как воронье крыло…
— А фигура — словно точеная, — Коварж взял в руки снимок в бассейне.
Янда сложил фотографии в папку и отвернулся. Ему хотелось одернуть Гронека и Коваржа, но вместо этого он сжал зубы и нахмурился. С минуту боролся с волнением — глупым и, как считал, непонятным у человека, много лет расследующего убийства. Но как избавиться от него, когда сталкиваешься с насильственной смертью такой красивой молодой женщины! Впрочем, в случаях с пожилыми людьми он чувствовал себя еще хуже. А о детях и говорить нечего! Убийство — самая большая мерзость, на которую способен род человеческий. Как же случилось, что оно не попало когда-то в число смертных грехов? Почему убийство не стало самой отвратительной скульптурой в барбакане замка Клени? «Оно не может там быть, — подумал он вдруг, — и это правильно. Потому что каждый порок может привести к убийству, а в определенных обстоятельствах — все семь…»
— Что ты делаешь? — услышал он вопрос Коваржа.
— Считает что-то на пальцах, — объяснил Гронек. Янда словно очнулся от сна.
— Какие еще открытия ты сделал, герой?
— Ну… главным открытием была квартира. Сама по себе.
— То есть?
— А… ты не любишь панельные дома, — махнул рукой поручик.
В этом Коварж был прав. Некоторое время назад национальный комитет предлагал Янде и Гронеку равноценные отдельные квартиры в новом микрорайоне. Оба дружно отказались. Старый адвокат боялся одиночества, а капитан — новой квартиры. Он привык к своему кварталу с красивыми старинными домами, к большим, но уютным комнатам с массивной мебелью. Он был даже не столько против новых квартир, сколько против обстановки в них — стандартной, безликой, невыразительной. «Это та пани, — говорил он о какой-то женщине, — у которой дома набор мягкой мебели «Дорне» и стенка «Стелла». — «Хотел бы я посмотреть, — защищал ее Коварж, — как ты втиснешься в такую квартиру с чем-нибудь еще». — «Поэтому и не хочу туда», — заканчивал разговор капитан.