И Феррус Манус, Горгон и примарх Железных Рук, погиб.
Опять.
Фулгрим разглядывал труп, будучи не в силах скрыть отвращение.
— Он был несовершенным. В который раз ты уже подвел меня, Фабий?
Наблюдавший из теней силуэт встревоженно шевельнулся.
— Повелитель… — начал хриплый подобострастный голос.
— Не отвечай, я сам знаю.
В альковах и на купольном потолке с идеальной синхронностью зажглись осветительные сферы. В их резком сиянии стали видны тела. Огромные, закованные в броню тела примархов. Трупы примархов. Медная вонь их пролитой и остывавшей крови была почти невыносима. Фулгрим приказал закачивать в зал консервационные составы, чтобы скрыть запах, но при виде тел ощущения вернулись.
Феррус Манус лежал мертвый. И десятки его несовершенных клонов валялись на полу молчаливыми, искалеченными зрителями. Фулгрим разочарованно окинул их взглядом.
Гололитическое изображение апотекария Фабия мерцало неподалеку, но света не отбрасывало, чтобы он мог наблюдать, не мешая примарху. Фабий давно научился носить на морщинистом лице маску равнодушия, скрывающую эмоции, однако сейчас было видно, как он рад, что не стоит в присутствии Фулгрима на самом деле.
Кузнец плоти был одет как обычно. На пурпурно-золотую броню он накинул плащ из грубой кожи, а к спине крепилась смертоносно выглядящая конструкция. Конечности хирургеона были сложены, но многочисленные инструменты, диффузоры и шприцы виднелись все равно.
— Это непросто, повелитель, — глядя на примарха из-за спутанных грязно-белых волос, попытался он снова, воспользовавшись его рассеянным состоянием. — И порченые образцы дают несовершенные результаты. — Он сделал паузу, чтобы облизнуть сухие, трупные губы. — Как видите, клонирование такого существа, как примарх… Чтобы довести этот процесс до совершенства, требуется научный гений, сравнимый с императорским.
В нескольких метрах стоял совершенно целый мраморный столик с аккуратно установленной доской для регицида. Последний. Фулгрим расположился за ним, скрыв гигантское змеиное тело, как располагался уже много раз.
Неизменность была очень важна, как сообщил ему Фабий. Это был единственный способ отслеживать многочисленные переменные факторы. Незначительные вариации дадут более корректные результаты.
— Твоя гордыня чувствуется из другого сектора, Фабий.
Фабий поклонился.
— Это сложно, но не невозможно.
— Тогда почему у него такие руки? — рявкнул Фулгрим. — Они были подобны ртути, а не закованы в броню. Он должен быть совершенен! Фабий, он мне нужен. Нужен. Я был узником в собственном теле, когда Феррус погиб. Я должен поговорить с ним. Должен сказать ему…
Он замолчал.
— Провести репликацию непросто, — произнес апотекарий, разрушая непродолжительную тишину своими неловкими оправданиями. — Как я уже сказал, порченые образцы…
— Крови с моего клинка должно быть достаточно!
— Да, повелитель, но проблема заключается…
— Помолчи. Мне надоело. — Фулгрим презрительно усмехнулся гололитическому изображению: — Ты мерзкое создание, Фабий. Сколько же в тебе желчи.
— Как вам угодно, повелитель. Вы готовы к новой попытке?
Фулгрим отрывисто кивнул и свет начал гаснуть, пока не осталась только лампа над регицидным столом, в то время как остальная часть зала погрузилась в темноту. Из-под пола раздался звук поворачивающихся шестеренок и работающих сервоприводов — звук пришедшего в работу гигантского механизма. Следом открылся люк, достаточно большой, чтобы пропустить массивного человека в черной броне, сидевшего на непримечательном стуле.
Платформа доставила клона в зал, закрыв собой весь люк, и Феррус открыл глаза.
— Брат, — тепло произнесло существо; лицо его осветилось узнаванием. — Ты готов сыграть со мной?
«Готов», — прошипел голос в голове Фулгрима.
Разве я не лишил тебя голоса?
Лишить меня голоса тебе не проще, чем лишить голоса себя, дорогой носитель.
Ты мой раб.
Пока…
Фулгрим сжал кулак, но демону придется подождать. Его появление не удивляло. Он имел к происходящему не меньшее отношение, чем сам Фулгрим и его брат.
Феррус, судя по его виду, не заметил паузы: его сознание находилось в ментальном стазисе, пока Фулгрим не указал на доску. Фениксиец улыбнулся, когда Феррус опустил взгляд, раздумывая над следующим ходом.
— Ты ассоциируешь себя с императором или тетрархом, брат? — спросил Фулгрим, и игра началась.
Опять.
Фабий, в отличие от большинства своих братьев, обществу других предпочитал одиночество. Он всегда считал, что обладает уникальной для Детей Императора патологией: свежуя очередной объект или разводя в стороны его плоть, дабы обнажить хитроумную систему внутренних органов, он знал, что это не цель, а путь к ней. Знание и понимание отделяли его от более… зацикленных на себе братьев.
Фабий жаждал ощущений. Он жаждал испытать все, но только чтобы это не прекращалось. Также он знал, что его великое дело потребует немало времени. Возможно, столетия и тысячелетия — несмотря уже на достигнутый прогресс.
Возвращение на «Гордость Императора» ограничило его «свободу» экспериментировать, наложило ограничения, отсутствовавшие на «Андронике», но корабль был большим, а у Фулгрима и без того хватало дел. Судя по его нынешней увлеченности идеей с Горгоном, пока что Фабий мог действовать практически безнаказанно.
Если будет осторожен.
Для зала, где он работал сейчас, секретность была особенно важна. Чтобы войти в него, требовался генный ключ, который Фабий менял раз в несколько циклов. Он также располагался на нижних палубах корабля, не был указан на схемах и не отражался в показаниях ауспика. Мертвая зона — во всех смыслах.
Ироничность термина позабавила апотекария. Он улыбнулся, и его жуткая улыбка отразилась в стекле контейнеров, содержимое которых он изучал.
В одном находился уродливый мутант с небольшими крылоподобными отростками из хрящей и тонкой кожи. Он хныкал, без конца захлебываясь в солоноватом растворе и ничего не видя. У другого органы располагались снаружи, и красноватая жижа заливала дно контейнера, по стеклу которого он бессильно молотил иссохшими кулаками. Здесь были десятки образцов — на самых разных ступенях развития и генетической нормальности.
Феррус не был первым, хотя его удалось развить больше всего. Не станет он и последним.
Контейнеры, выставленные вдоль лабораториума, вызывали ассоциации с какой-то жуткой галереей. Пройдя мимо них, он остановился у крайнего.
Внутри лежал младенец, свернувшийся калачиком и спящий в теплоте и безопасности амниотической смеси. На маленькой пояснице ребенка виднелась хтонийская отметина.
— Спи, — прошипел Фабий дремлющему младенцу, подобно мрачной няньке, — ибо когда ты проснешься, галактика будет уже совсем другой.
Аарон Дембски-Боуден
ВОЙ РОДНОГО МИРА
Его звали Тринадцать Падающих Звёзд, и он плюнул на землю у ног Повелителя Зимы и Войны.
— Вот мой ответ тебе, Русс.
Повелитель Зимы и Войны правил, но не царствовал. Когда он собрал вокруг эйнхeриев[1], поклявшихся кровью в верности, то сделал это без пышных церемоний. Суд воинов должен проходить под его началом, на голой земле, перед глазами родичей, равных между собой. И каждый из пришедших сюда знал, что день закончится в блеске топора палача.
Взгляды собравшихся обратились на шестерых братьев, ждущих приговора под плачущей бурей. Те стояли, не пытаясь держать строй, лишь инстинкт заставил воинов дать друг другу достаточно места, чтобы выхватить меч и успеть нанести удар. Волчьи шкуры, покрывавшие собратьев, мокли под дождем, и серый керамит брони начинал масляно блестеть, словно отполированный.
Ветер по-прежнему нес химическую вонь выхлопных газов, признак недавней высадки легиона. Суды над воинами никогда не проводились в космической пустоте, и эту традицию не мог нарушить даже Повелитель Зимы и Войны. И фенрисийцы, и терранцы имели право умереть на твердой земле.