Она словно сматывалась с невидимого рулона в тесном пространстве между его телом и крышкой гроба, складка за складкой, как материя на прилавке текстильного магазина, укладывалась на груди его кипой чего-то тонкого и серого, как паутина, громоздилась почти не ощутимой, но все же нарастающей тяжестью.
В последний год армейской службы, уже в мирное время, часть, в которой служил Бутов, была послана для охраны территории, где производились испытания атомной бомбы. Когда все кончилось, рассеялось грозное грибообразное облако и Бутов в специальном предохранительном костюме бежал с донесением по бурой до черноты, серой до черноты земле — к доту, где находилось командование, вдруг в этом пространстве смерти — вот когда впервые пришлось встретиться с ним! — он увидел стайку маленьких птиц без единого перышка, пушинки, — общипанных так чудовищной силой взрыва, но почему-то не погибших.
Они двигались, жалобно, почти неслышно попискивая, неверными крошечными шажками, спотыкаясь, слепо падая и снова поднимаясь.
Наклонившись к птицам, Бутов увидел, что они действительно слепы. По сторонам клюва в глазных впадинах колебались мутные, тусклые капельки жидкости — глаза, расплавленные жаром взрыва. Они вспомнились Бутову, потому что в темноте, которая окружала его сейчас, в этой сфере тьмы, тоже мерещились, из тьмы невидяще мутно глядели как бы такие же неживые глаза.
Сама темнота рассматривала Бутова — беспощадно и мертво.
Прямо над головой послышались тяжелые шаги Рыжего и тех двоих — крылатых, в снежно-белом.
— Жалобы, вопросы, просьбы? — спросил Маленький, зябко поводя крыльями.
— Сколько времени я тут пробуду? — отозвался Бутов. — А это пока, так сказать, кожа-кости, — рассмеялся Рыжий и несколько раз сильно притопнул ногой, словно подтверждая, что выхода из последнего убежища нет и не будет во веки веков.
Главный мельком, неприязненно взглянул на Рыжего и проговорил несколько фраз на непонятном, гортанном и певучем языке. Маленький перевел:
— Разве усопший спрашивает о судьбе тела своего? Мысль его о душе…
— Какая там «душа», — презрительно отозвался Рыжий. — Разве что душонка осталась. А так…
— Вам не закладывал, — перебил Бутов.
— Мне не закладывал, хотя и это — как сказать… А у другого, у других разменивал! Сколько раз разменивал, скажи на милость?
Главный чуть приподнял длинные, касающиеся болотистой почвы крылья и проговорил что-то короткое, похожее на пение птиц. Маленький перевел:
— Сказано: решение о том, где дано пребывать вашей душе, — не вынесено. И они спрашивают: есть ли у вас какое-нибудь желание — последнее.
Слово «последнее» прозвучало мягко, без угрозы.
— Отпустите меня домой! — неожиданно для себя самого сказал или беззвучно подумал Бутов.
— Еще чего захотел, — вмешался Рыжий. — Воскреснуть?! За какие заслуги?!
Главный строго взглянул на Рыжего и, когда тот замолк, сказал на своем певучем наречии. Маленький переводил:
— Такие случаи были и будут. В одна тысяча седьмом году от сотворения мира муж выгнал жену свою с двенадцатью детьми и взял в дом наложницу — моложе и красивее. Жена его шла и шла по пустыне, именуемой Негев, где обитала голодная волчица с волчатами. Волчица бросилась на детей, женщина телом заслонила их и была растерзана. Когда она уже переступила порог смерти, волчица сказала:
— Каждый день я буду относить волчатам по одному из твоих детей. А ты, мертвая, как мертвы камни пустыни, не сможешь защитить их.
ОН, который там, в высоте, знает, видит и слышит все, успокоил женщину:
— Не бойся. Дети не погибнут. Я заставлю волчицу кормить детей молоком из своих сосков вместе с волчатами.
Она ответила — Если ты сотворишь так, мои человеческие дети с молоком волчицы воспримут и душу ее. В мире станет больше злобы, жестокости, лжи. Нет, я не приму такой милости, — сказала мать.
ОН услышал ее, и в ту же секунду женщина воскресла. Волчица поджала хвост, как побитая собака, и убежала. А у ног женщины забил родник, над головой раскинула листья финиковая пальма. Женщина смогла досыта накормить и напоить детей. А в дом мужа, который выгнал на голод и смерть ее, подарившую ему двенадцать детей, двенадцать побегов на мертвеющем дереве, в проклятый дом вошло несчастье… И еще было так в году две тысячи триста пятнадцатом от сотворения мира, когда…