Патер Браун оглянулся кругом и убедился в том, что он один. Последние домики остались позади, да и те были наглухо заперты, с задвинутыми ставнями. Он шел между двух стен, сложенных из больших, бесформенных, хотя и обтесанных камней; кое-где между камнями пробивались странные колючие растения. Стены тянулись параллельно до самых ворот. Не было видно огней кафе, расположенного по ту сторону городской стены, – должно быть, до него было еще слишком далеко. Миссионер видел лишь плиты тротуара, бледно освещенные луной, да несколько грушевых деревьев вдоль дороги.
У патера Брауна была способность предчувствовать беду; он ощутил тревогу, но о том, чтобы повернуть обратно, и не помышлял. Любопытство говорило в нем сильнее, чем даже мужество, которым он, безусловно, отличался. Всю жизнь он жаждал правды, даже в пустяках, порой пытался обуздать себя в этом отношении, но совсем избавиться от своего правдолюбия не мог.
Он миновал, не останавливаясь, ворота, и тут с верхушки дерева на него прыгнул, как обезьяна, какой-то человек и ударил его ножом. В ту же минуту другой человек, быстро продвигавшийся ползком вдоль стены, размахнувшись, хватил его дубинкой по голове. Патер Браун обернулся, зашатался и повалился наземь. На его круглом лице отразилось кроткое недоумение.
В это самое время в том же городке проживал другой молодой американец, полная противоположность мистеру Полу Снейту. Звали его Джон Адам Рейс, и был он инженером-электротехником, которого Мендоза пригласил, чтобы провести электричество в старой части городка.
Рейс значительно хуже, в сравнении с американским журналистом, разбирался в политических играх и всевозможных слухах. Хотя фактически в Америке на миллион таких, как Рейс, приходится всего лишь один Снейт. Рейс ничем не выделялся, кроме того, что исключительно хорошо работал в своей области. Начал он свою карьеру в качестве помощника аптекаря в небольшом селении на западе и выбился в люди лишь благодаря собственным стараниям. Свой родной городок он до сих пор считал центром мира. В ослепительном блеске новейших, необычайных открытий, сам постоянно экспериментируя и творя чудеса со звуком и светом – подобно богу, который создавал новые звезды и солнечные системы, – он ни одной минуты не сомневался в том, что нет ничего лучше, чем его мать, семейная Библия и чопорная мораль тихого городка. Он чтил свою мать так глубоко и трогательно, как умеет чтить только ветреный француз. Он считал заповеди Библии единственно правильными и смутно ощущал, что в современном мире ему недостает их.
Трудно было ожидать от него сочувствия к религиозным крайностям католических стран; и действительно, он сходился с мистером Снейтом в том, что недолюбливал митры и хоругви, хотя и выражал это не так заносчиво. Не нравилось ему ханжество Мендозы, но не прельщал и масонский мистицизм атеиста Альвареса. Пожалуй, вся эта полутропическая жизнь, расцвеченная пурпуром и золотом индейцев и испанцев, была для него чересчур колоритна. Во всяком случае он не лукавил, когда утверждал, что здесь ничто не выдерживает сравнения с его родным городом. Этим он хотел сказать, что где-то есть нечто простое и трогательное, чтимое им превыше всего на свете.
Таково было душевное настроение Джона Адама Рейса, очутившегося в глухом южноамериканском городке. Но с некоторых пор у него появилось странное чувство, которое он не мог объяснить. Оно все росло, хотя совершенно не вязалось с его предрассудками. Дело было в следующем: во всех своих скитаниях он не встречал ничего, что хоть отдаленно напоминало бы ему о старой поленнице дров, о провинциальных правилах приличия, о Библии на коленях матери так, как напоминали круглое лицо и неуклюжий черный зонтик патера Брауна!
Он ловил себя на том, что тайком следил за этой малоприметной и даже комической черной фигуркой, суетливо семенившей взад-вперед, – следил с настойчивостью почти нездоровой, словно видел перед собой живую загадку или противоречие. В самых недрах того, что он ненавидел, он нашел нечто, нравившееся ему против его воли. Как будто его долго терзали черти низшего ранга, а когда дело дошло до самого дьявола, то оказалось, что он наизауряднейшая личность.
В эту лунную ночь Джону Адаму Рейсу случилось выглянуть в окно, и он увидел проходившего мимо демона непостижимой безупречности; в своей широкополой черной шляпе и длинном плаще он шел, волоча ноги, по направлению к воротам, и Рейс провожал его глазами с интересом, который ему самому казался непонятным. Он с удивлением спрашивал себя, куда идет патер Браун и что он затевает. И долго еще не отходил от окна, глядя на освещенную луной улицу, после того как маленькая черная фигурка скрылась из виду. Тут он увидел еще кое-что, также заинтересовавшее его. Двое других мужчин, которых он узнал, прошли мимо освещенного окна. Голубоватый лунный свет выхватил из мрака копну волос, торчком стоявших на голове маленького Экштейна, виноторговца, и вычертил фигуру повыше и потемнее, с орлиным профилем, в старомодном цилиндре, который придавал облику этого человека еще более причудливый вид – точь-в-точь силуэт из пантомимы теней.