— Ну, не такая уж бедная, как видите, — усмехнулся барон и глазами показал на пани Брунчик, сидевшую против него. На ее плече покоилась голова пьяного блондина.
Капитан продолжал:
— Мы обещали сохранить офицерам честь и свободу, если солдаты будут отпущены по домам, и старый дуралей, их генерал, поверил, — капитан захохотал.
— Потеряв солдат, — продолжал он, — генерал лишился и чести, а вместе с ней и свободы. Очень просто.
— Он арестован? — поняла Таня.
— Всех офицеров будут судить.
Барон вдруг сказал:
— Вспоминаю — это было в Ленинграде…
Таня почувствовала, как от сердца отхлынула кровь, и на мгновение закрыла глаза. Рядом засмеялся капитан.
— Знайте, фрау Яничкова, что наш барон болен Ленинградом…
— Да, когда в сорок втором я был в Ленинграде… — продолжал барон.
— О, вы были в Ленинграде? — широко раскрыла синие глаза его соседка. Она уже успела взять себя в руки.
— Ну, не совсем в Ленинграде, — поправился барон. — Но наши снаряды ложились прямо в Ленинграде, — с воодушевлением вспоминал он. — Сотни, тысячи снарядов…
Тане казалось, что она не выдержит. Вот он сидит, рядом с ней, убийца мамы, сестренки с синими глазами, так безраздельно верившей в ее добрые сказки там, в комнатушке на пятом этаже красного кирпичного дома. Да, она выплавлена из стали, если может сидеть рядом с ним и слушать о том, как он сеял разрушение и смерть в ее Ленинграде. «Но ты рано злорадствуешь, барон фон Клаувиц. Слышишь? Я рассчитаюсь с тобой, барон фон Клаувиц, и это будет высшая справедливость. Я клянусь в этом именем сестры и матери, погубленных тобой…»
«Теперь надо уходить», — подумала Таня. Она вслух спохватилась, что топольчанский поезд отбывает через час и как, наверное, нервничает на вокзале муж. Но ее не хотели отпускать.
— Муж не волк, в лес не убежит, — сказал капитан, и у него маслено блестели глаза с желтоватыми белками.
— Я не забуду этот гостеприимный дом и в следующий приезд обязательно навещу, — обещала Таня.
— Милости просим, вы всегда будете дорогой гостьей, пани Яничкова, — с притворным радушием ответила Терезия Брунчик.
Барон шепнул:
— И долго нам придется ждать? Кстати, я квартирую совсем близко от вас, от Скицова. — Он перехватил ее удивленный взгляд и объяснил: — В Злате Моравце. Да, да… — Он совсем размяк от выпивки, и от духоты, и от близости этой обаятельной фрау Яничковой.
Она также тихо ответила:
— Но вы не сказали, как вас найти в Злате Моравце, господин барон.
Он вынул визитную карточку и размашисто черкнул номер телефона.
— По этому номеру меня всегда разыщут. — Барон нежно сжал ее руку и поднес к губам.
Фрау Яничкову провожали к выходной двери всей компанией, и уже при открытых дверях шумный блондин закричал:
— Скажите мужу, что в следующий приезд мы обязательно наставим ему рога!..
Она вышла на крыльцо и вздохнула всей грудью: у нее кружилась голова.
РАССТРЕЛЯННАЯ КНИГА
Таня рассказала обо всем майору Зоричу. Она рассказала, как вначале испугалась, поняв, куда она попала, и ее первой мыслью было: «Ну и влипла!» Но даже в те минуты («вы верите, товарищ майор?») она ничем не выдала своего волнения и страха. Но они, должно быть, все же что-то почуяли. О, у них тонкий нюх, и в этот раз, быть может, их подвела сливовица или «Шато-Мельник», они были уже здорово навеселе. Но с Банска-Бистрицей они все-таки связались. Как хорошо все же, что послали ее, а не другую разведчицу — Власту. Ведь Власта брюнетка, жгучая брюнетка, немного даже смахивает на цыганку, а гардистка Юлия Яничкова была блондинкой, и Власта обязательно попалась бы. Должно быть, гестаповцы из Банска-Бистрицы подтвердили существование Яничковой. Возможно, было подтверждено и ее, Танино, сходство с Юлией. Нестор говорит, что она действительно очень похожа на госпожу Яничкову. Во всяком случае, немцы были сбиты со следа, они поверили ей. И тут она узнала о том, что в сорок втором году Клаувиц был в Ленинграде. Конечно, он не был в Ленинграде, он лжет, подлый немецкий фашист! Ленинград не был осквернен его сапогами. Но это он, его солдаты выпускали снаряд за снарядом по Исаакиевскому собору, и по Зимнему дворцу, и по Невскому, и по мирным домам ленинградцев, и один из снарядов угодил в ее дом, сжег мать и Наташку…
Она замолчала и закрыла глаза. Александр Пантелеймонович сидел и смотрел на девушку, нахмурив брови. Слова здесь были излишни. Таня открыла глаза, и Александр Пантелеймонович подумал, что они вовсе не синие, как считал прежде, они были скорее серые, как воды ее любимой Балтики в штормовые дни. Но он продолжал молчать, понимая, что она еще не все высказала, и девушка заключила: