Таня приветливо улыбнулась.
— Юлия, я погибаю, — мрачно повторил он.
Таня отрицательно качала головой.
Он выпил еще рюмку, она незаметно опять вылила свою в бокал. Барон совсем опьянел и стал хвастать, как им дорожит командование и как он далеко пойдет. Она приложила розовый палец к губам.
— Меня не интересуют военные тайны.
Он патетически воскликнул:
— Юлия! От тебя у меня нет тайн!
Но она заткнула уши. Он засмеялся и стал говорить, как осчастливит ее после победы. А то, что фюрер победит, в этом нет никакого сомнения. Раз фюрер сказал, так оно и будет. Он наклонился к ней всем телом, опрокинув рюмку с вином. На скатерти расползлось пятно, и Таня прикрыла его салфеткой.
— По большому секрету… — барон оглянулся. — Фюрер имеет такое оружие… Впрочем, тсс… Ни слова больше. — Он вдруг запел вполголоса популярную солдатскую песню. Дело принимало плохой оборот.
— Если вы не прекратите, я немедленно уйду, — сказала Таня и поднялась.
Он сразу замолк.
— Извините, фрау… э-э…
«Может быть, он тоже играет?» — вдруг шевельнулась у нее тревожная мысль.
— Я немного опьянел, — признался барон. — Извините, Юлия, я на минутку выйду, — он встал не без труда, но вышел из ложи твердым шагом.
Достав зеркальце, Таня подкрасила губы. Ее лоб, гладкий, без единой морщинки, был бледен. Сердце сильно билось, и она представила себе очень ясно Любомира Павлинду, нетерпеливо шагающего по улице в ожидании развязки, и партизан в Немце, где они вместе с разведчиками 2-го Украинского ждали ее и майора Клаувица в доме словацкого патриота. Удастся ли ей увлечь Клаувица в Немце — вот вопрос. Вдруг она увидела лицо барона в своем зеркальце: Клаувиц входил в ложу. Ее поразил настороженный взгляд его глаз и улыбка, скользнувшая по красным губам. И опять у нее возникла мысль, что он играет так же, как и она. Но отступать было поздно, она помнила приказ Зорича: «Фронту во что бы то ни стало нужен хорошо осведомленный «язык».
— Воробышек чистит перышки? — услышала она за своей спиной и притворно вздрогнула, будто приход его был неожидан.
— Вы испугали меня!
— О Юлия, значит вы надеялись, что я не возвращусь?
Она сделала недовольную гримаску. Как он может так говорить? И кто может устоять перед ее обаянием? И какой мужчина так легко откажется от нее? Вот что выражала ее гримаска. Он добродушно засмеялся, поняв, что она хотела сказать. Опыт встреч с такого рода женщинами у него был немалый. А Тане казалось, что барон как будто протрезвел.
— Чего бы вы хотели, крошка?
Она взглянула на часы-браслетку.
— Мне, пожалуй, пора.
Он накрыл ее руку, белую и нежную, своей — грубой, сильной рукой в рыжих волосах и крупных веснушках. Рука была тяжелой и горячей. Таня закрыла глаза, чтобы не видеть лица, склонившегося над ней. Нет, она все выдержит. И это выдержит. «Ты будешь «языком», барон фон Клаувиц. Да, «языком» для 2-го Украинского фронта…» Но Таня отклонилась, когда он ее обнял, и он губами коснулся шеи. Она уперлась в его грудь.
— Нет, нет, нельзя!..
Он зашептал:
— Поедем со мной? Скажи «да»! Слышишь!
Она отрицательно качала головой и смеялась.
— Нет! Мне надо домой, — и подняла свою рюмку с вином. — За хорошо проведенный вечер!
— Вечер еще не закончился, — усмехнулся барон и вдруг решительно: — Я поеду с тобой, — и выпил залпом свою рюмку. — Ты ведь этого хочешь?
— Хочу! — смело сказала она.
Он усмехнулся. «Ну, конечно! — самодовольно подумал он. — Чтобы потом рассказать на ушко подружке, что переспала с немецким бароном…» О, как он знает этих женщин! Но вслух сказал:
— А теперь потанцуем. В последний раз.
Они вышли из ложи и минут пять или десять танцевали под оркестр. Он шептал ей на ухо:
— А бабушка как? Не будет сердиться?
Она засмеялась:
— Все бабушки были когда-то молодыми. К тому же барон — это кое-что значит.
Он спросил:
— А в твоем Немце нет партизан? — и на его раскрасневшееся лицо легла тень.
— О! — ответила она. — На больших дорогах они не водятся, — и, помолчав, грубо заключила: — И дом Юлии Кошут для них закрыт. Я могла бы, кажется, сама перегрызть им горло…
— А ты у меня боевая, Юлия, — удивленно покачал барон напомаженной головой. — Ну ладно, пошли.
Он позвал кельнера и уплатил по счету, небрежно просмотрев его. И дал на чай пять крон. Барон был скуп.
— Может быть, пану угодно вызвать фаэтон? — спросил Хложник.
— На черта он мне нужен! У меня машина.
Это не входило в Танины расчеты, и она не могла скрыть мгновенного замешательства. Он усмехнулся.