— Штефан, мы затеваем очень серьезное, но довольно занятное дело, которое, я думаю, вам будет по душе, — сообщил Колена при первой же встрече в Братиславе.
— Слушаю, Ян.
— Мы хотим выкрасть фарара[2].
У глаз Штефана набежали лучистые морщинки, и он со своей бородой стал более походить на старого сатира, чем на самодовольного бюргера.
— Господина Тисо?
— Тсс…
— Вы хотите, чтобы я поступил к нему служкой?
— Нет. Вы должны расположить к себе племянницу фарара. Не волнуйтесь, Штефан, она не так уж стара и безобразна…
У Штефана неприятно засосало под сердцем, когда он увидел ее после богослужения в соборе и был представлен:
— Михал Свитек.
— О, я о вас много слышала, пан Свитек, и все только хорошее.
Штефан немного опешил: у него в кармане лежало письмо жены топольчанского коммерсанта, с которой была связана Власта, и с помощью этого письма он лишь собирался подобраться к этой племяннице, а его, оказывается, уже опередили. Штефан сделал неопределенный жест, и улыбка его тоже ничего определенного не выражала: он собирался с мыслями.
— Милая Берта пишет мне о вас в каждом письме. Она восхищается, пан Свитек, вашей глубокой верой и всей вашей подвижнической жизнью…
Теперь Штефан понял, кто опередил его: жена торговца рубахами. В то же время он понял, что его так отталкивает в этой женщине. Все в ней выдавало ханжу, каждое слово, произнесенное этим ртом с тонкими, бледными губами, и цепкий взгляд из-под полуопущенных век, и едва уловимый запах ладана, который не заглушался духами. В памяти Штефана сразу же возник образ его мачехи — злой ханжи, прибравшей к рукам даже его строптивого отца. Перед Штефаном был хитрый и потому еще более опасный тип ханжи.
— Как вам понравилась проповедь, пан Свитек? — любезно спросила пани Юлия. — Особенно это место — помните? — и она на память процитировала слова фарара о падении нравов в годину тяжких испытаний, когда на родину надвигается стоглавая красная гидра, изрыгающая…
— О да, это место в проповеди нашего милого фарара меня потрясло, — подтвердил Штефан, облизав губы кончиком языка. «Я не переиграл?» — думал Штефан, откланиваясь с подчеркнутым уважением, но не раболепно.
— Приятный молодой человек, не правда ли? — обратилась пани Юлия к своей спутнице — подруге школьных лет, заискивавшей перед племянницей президента.
Прошел месяц, и в Братиславу прибыла Власта, посланная Зоричем для связи.
— Кажется, я одержал у старой хрычовки первую победу. Не понадобилось и ваше письмо, дорогая Власта, — поделился Штефан своими успехами.
— Почему же у победителя такой кислый вид? — улыбнулась девушка, поднося к губам чашечку кофе.
Они сидели в кафе, и Штефан видел за спиной Власты, у широкого окна с полуспущенной золотистой шторой, большой барабан, одиноко стоявший на маленькой эстраде в окружении пюпитров без нот. В кафе было мало народу, и кельнер в черном фраке с белой салфеткой на согнутой руке застыл в ожидании заказа у дверей, рядом с буфетом.
— Мне сегодня грустно, Власта, — признался Штефан. — Мне становится всегда грустно, когда события и встречи возвращают меня к дням моей юности. Эта племянница… — он хотел сказать «президентская», но спохватился, кинув взгляд на кельнера, безнадежно ожидавшего заказа, — напомнила мою мачеху, — и Штефан с иронической усмешкой вспомнил свои юношеские искания добра и правды. На Востоке в таких случаях спрашивают: «Тебе нужна правда или ее двоюродный брат?» Теперь он видит, что искал двоюродного брата. Все оказалось страшным слюнтяйством. Он не знал своего народа, во имя которого произносил выспренние речи и готов был на деле жертвовать многим, может быть и жизнью. В действительности все оказалось куда проще и величественней, когда он познакомился и близко узнал лесоруба Алоиза Ковача и шахтера Михала Свидоника, сына кельнера Хложника и обувщика Павлинду не по книгам, а по совместной борьбе за ту родину, которая из-за слюнтяйства многих таких, как Брунчик например, стала игрушкой в руках карьеристов, хапуг и ханжей.
В кафе было пусто, даже кельнер в черном фраке куда-то исчез. За стойкой буфета, в другом конце зала, дремал белоголовый старик.
Власта призналась, что чувствует усталость. В то же время она постоянно возбуждена. События дня преследуют ее и во сне. Может быть, это вызвано реакцией после напряжения последних двух недель. Игра с огнем — занятие довольно острое, сказала Власта, однако не безнаказанное даже для человека с крепчайшими нервами. Пусть Такач не думает, что она жалуется. Боже упаси! Просто появилась потребность с кем-нибудь просто так, о чем только захочется, поговорить, не контролируя себя на каждом слове. Она даже не представляла себе, какое это счастье так вот говорить с человеком, как она сейчас говорит с ним, Такачом.
2
Фарар — священник. Тисо был священником, и в народе его продолжали называть фараром и тогда, когда по воле Гитлера он стал президентом».