Самым мерзким при разборе завалов было находить куски обезображенной плоти – несмотря на зимнее время года (да и какая, скажите уж честно, зима в Антиохии?) трупы все равно успели разложиться – плоть отслаивалась и отпадала кусками с костей, и зачастую легионерам приходилось сгребать ее деревянными лопатами. Как ни привычны солдаты к смерти, у многих подобные картины вызывали тошноту. Трупы увозили в мешках, из которых на камни дороги капала вонючая жидкость. Их сжигали за городом – каждый день.
Легионеры заматывали лица тряпками, пропитанными уксусом, чтобы хоть немного заглушить мерзкую вонь, идущую от развалин. Вторым занятием – по степени неприятности для военного трибуна Приска – было следить, чтобы солдаты не мародерствовали. Все найденные ценности надлежало складывать в корзину. Сбоку приделывали полоску пергамента с названием дома. Если владелец или наследник объявится – счастливцам возвратят их добро. Если нет – все ценное поступит в казну – серебро и золото продадут, а деньги пустят на восстановление города. Приск уже не раз ловил то одного, то другого легионера за попытками спрятать в кошелек или прямо под тунику найденные кольца или монеты. Отбирал, грозил поркой при вторичном проступке. Двое попались по второму разу. Выпорол лично. Безжалостно.
Один раз на краже попался Сабазий. Приск видел, как его раб что-то выхватил из шкатулки и спрятал за пояс. Но когда Приск потребовал вернуть украденное, раб уперся и стал отрицать, что своровал вещицу. Сабазия обыскали, но ничего не нашли. Трибун подозревал, что парень проглотил ворованное, и посему выпорол непокорного. Но и после порки тот стоял на своем: хозяину померещилась кража – в пыльном воздухе, когда глаза слезятся, легко ошибиться.
Приск был уверен, что не обманулся, но все же ограничился десятью ударами. В конце концов, этот раб был всегда ему предан и однажды спас жизнь своему господину…
Тот, кстати, как будто и не заметил плетей. По-прежнему таскался собачонкой по пятам за хозяином. Порой Сабазий не обращал внимания на найденных мертвецов, в другой раз ему становилось худо, тогда он забивался куда-нибудь в угол и там сидел, поднося к носу тряпку с уксусом и отхлебывая из фляги неразбавленное вино. В такие часы от него не было никакого проку. Наказывать его тоже не имело смысла – не всем дано выдержать подобное.
– Трибун, глянь сюда… – позвал Приска один из легионеров.
Дело было уже после полудня, и легионеры предвкушали перерыв на еду и отдых.
Парень, что обратился к трибуну, выделялся среди прочих особой уверенностью в себе, даже, пожалуй, наглостью. Наверняка центурион обломал о его спину не одну розгу. Кто он по крови, Приск не мог понять – говорил парень с восточным акцентом, для него наверняка койне[8] привычнее, нежели латынь, но для уроженца восточных провинций был он слишком светлокож, к тому же голубоглаз. Звали его Канес, и родился он в лагере – то есть был скорее всего бастардом, сыном легионера, так что его жизнь изначально была предназначена армии и войне. Но эта предопределенность, казалось, нимало не отложила на парне своего отпечатка – он жил так, как будто сам выбрал свой путь, и все, о чем мечтал с детства, – служить и воевать. Возможно, так и было – просто потому, что иной жизни парень себе не мыслил.
Приск подошел, поначалу решив, что легионер натолкнулся на драгоценности, – в соседнем доме отыскали покореженный серебряный сервиз, разбитую нефритовую шкатулку с кольцами и браслетами и денежный сундук – доверху набитый векселями, золотом и украшениями. Квартал был богатый. Сверху лежал туго набитый кошелек – так и просился в руки.
Но что десяток золотых ауреев[9] человеку, который обнаружил на дне реки в горах Дакии несметные сокровища Децебала? При воспоминании о том золоте трибуна порой охватывала досада – Траян оплатил казной дакийского царя игры, что длились 123 дня, а Приску едва хватило, чтобы переехать в Рим и купить мозаичную мастерскую. Хотя, с другой стороны – войну выиграл Траян для Сената и народа Рима. И если народ Рима занят тем, что днями просиживает в амфитеатре Тита или в Большом цирке, то император поступил так, как хотелось его народу. Сидеть днями, составляя из цветных камешков замысловатый узор, – не каждый мечтает о подобной доле.
Легионер подвел командира к фундаменту разрушенного здания и указал на узкую горизонтальную щель. Похоже, здесь было окошко подвала.
– И что? – спросил трибун, недоумевая.
8
Разговорный греческий, в каждой провинции, даже у каждого города могло быть свое наречие.