————
«Совмещение постов» оказалось самым содержательным вопросом партийной конференции, зато самым драматичным ее моментом стала трибунная перепалка Ельцина с Лигачевым. Когда девять месяцев назад они схватились на Центральном Комитете, прессе было дано указание не упоминать про этот случай. Теперь же телевидение транслировало выступления на всю страну: на всякий случай, не в прямом эфире и с хитроватой предвзятостью против Ельцина, но вечером каждого дня они передавались.[37] На следующий день полные тексты печатались в «Правде» и «Известиях».
Показ выступлений по телевидению не давал никаких оснований полагать, что появление Ельцина на трибуне не было заранее оговорено. Сам же Ельцин утверждал, однако, что получил слово только после того, как фактически штурмом взял трибуну В список выступающих его не включили, но в заключительный день конференции прямо перед дневным перерывом он встал с отведенного ему на балконе места, спустился в партер и, размахивая делегатским мандатом, двинулся по боковому проходу, требуя слова. Горбачев послал кого–то уговорить Ельцина пройти в комнату президиума или вернуться на свое место и подождать решения, но Ельцин отказался, опасаясь подвоха. Он нарочито уселся на первый ряд и сидел там до тех пор, пока Горбачев не объявил, что имя его внесено в список выступающих.
Когда он, получив, наконец, разрешение, поднялся на трибуну то вначале ответил на критику в свой адрес, прозвучавшую на конференции, а затем повел прямую атаку на партию за отставание в достижении ее основной цели — стать более демократической. На фоне нынешних обвинений критика, высказанная им год назад, казалась мягким укором.
К тому времени, когда Ельцин подошел к концу заранее заготовленного текста, он говорил уже больше, чем отводилось для выступления большинству ораторов. И при его словах, что он хотел бы поднять «щекотливый вопрос», по залу прошел шум, раздались хорошо различимые стоны. Ельцин помолчал, глянул поверх трибуны и пояснил: «Я хотел обратиться только по вопросу политической реабилитации меня лично после октябрьского Пленума ЦК». Шум не смолкал, Ельцин собрал свои бумаги, словно готовясь уйти, и пробормотал: «Если вы считаете, что время уже не позволяет, тогда все». При этом он обернулся и посмотрел на Горбачева, сидевшего в центре «президиума» позади трибуны.
Горбачев жестом попросил его продолжать, сказав: «Борис Николаевич, говори, просят». Выступления на пленуме ЦК прошлой осенью еще не были опубликованы, потому Горбачев добавил: «Я думаю, товарищи, давайте мы с дела Ельцина снимем тайну Пусть все, что считает Борис Николаевич нужным сказать, скажет. А если у нас с вами появится необходимость, то мы тоже можем потом сказать».
Ельцин повернулся к залу и продолжил выступление, по–прежнему читая по бумажке. Он заметил, что привычной стала реабилитация через 50 лет, но он лично хотел бы реабилитации все же при жизни. Он напомнил решение прошлогоднего октябрьского пленума Центрального Комитета, признавшего его взгляды «политически ошибочными», и заявил, что считает единственной своей ошибкой то, что выступил не вовремя: не следовало омрачать семидесятую годовщину Революции, заостряя внимание на проблемах осуществления перестройки. Заметив, что «всем нам надо овладевать правилами политической дискуссии, терпеть мнение оппонентов», Ельцин обратился к делегатам: «Прошу конференцию отменить решение Пленума по этому вопросу Если сочтете возможным отменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов».
Когда Ельцин закончил, на конференции был объявлен перерыв.
После перерыва планировалось продолжить работу для принятия резолюций, но вместо этого было предоставлено слово ряду делегатов, чтобы дать отпор выступлению и просьбе Ельцина. Контратака, похоже, была хорошо подготовлена и скоординирована. Лишь один из одиннадцати последующих ораторов в какой–то мере защищал Ельцина. Но самый неистовый отпор дал Егор Лигачев.
Лигачев поднялся на трибуну с готовым текстом в руке. Ответ свой он по большей части читал, часто поднимая глаза от текста, но по–ораторски искусно. Интонация, паузы, общий стиль выступления были эффектны. И хотя голос его звучал ровно, за ним чувствовался с трудом сдерживаемый напор чувств.
В словах же Лигачева чувств было еще больше. Он предпочел не обсуждать конкретные соображения Ельцина, а повести атаку на него лично, время от времени переходя к оборонительным самооправданиям. Все было исполнено в угоду аппаратчикам, составлявшим большинство в зале.
37
Телепоказ содержал значительные изъятия из всех выступлений. Однако у Ельцина была опущена примерно половина речи вместе со всеми вызванными ею аплодисментами, в то время как ответ Лигачева был приведен полностью, включая и вспышки аплодисментов в зале.