Вот на тему о «Бригате россе» мы разговаривали с Леонардо много раз и смотрели на вещи совершенно одинаково. Тем временем приближался страшный 1978 год, приближалось 16 марта, когда БР убили пять человек охраны, похитили Альдо Моро, держали его в «народной тюрьме», а через пятьдесят пять дней убили. Его труп положили в багажник красного «рено» и оставили машину как раз на середине между зданиями, где помещались высшие органы ХДП и ИКП, которые отстаивали «позицию твердости» и не желали вступать ни в какие переговоры с БР, жертвуя жизнью Альдо Моро во имя утверждения престижа государства.
Трагедия Моро произошла весной 1978 года. Мы уже переписывались с Леонардо, но еще не возникла та интенсивность духовного общения, которая связала нас после личной встречи. Поэтому я не знала о его книге «Дело Моро», вышедшей одновременно в Палермо и в Париже и даже названной по-французски "L’affaire Moro”. Все гонорары за эту книгу Шаша отдал палермскому Институту культурной антропологии, так как, по его мнению, этот Институт провел образцовую работу, изучив поведение средств массовой информации во время тех пятидесяти пяти дней. Книга была для меня и неожиданностью лишь потому, что я не знала, что Леонардо над ней работал. А точку зрения я могла определить точно, может быть потому, что и сама чувствовала то же самое.
Об Альдо Моро и его судьбе мы с Леонардо говорили много раз, это одна из «вечных тем». Может быть, правильно поступили, не включив “L’affaire Moro” в наш том: это и не роман и не памфлет, это вещь, стоящая совершенно особняком в творчестве Леонардо. Он пережил смерть Моро, к которому относился просто плохо, когда тот был в силе и славе и обладал огромной властью, как личную трагедию. Отлично понимаю это: в те страшные дни и недели я тоже ни о чем другом не могла думать и ни секунды не надеялась на счастливый конец. Леонардо особенно потрясло опубликованное в печати письмо так называемых «старых друзей Моро», которые заявили, что не узнают Моро, которого всегда любили и уважали, в человеке, который писал из проклятой «народной тюрьмы», куда его заточили «Бригате россе». Под письмом стояло более семидесяти подписей — цвет итальянской католической интеллигенции. И все они знали, что БР дают Моро читать газеты. Это было ужасно, ужасно и постыдно. Я рассказала Леонардо (и назвала имя, хотя ни разу не назвала его в своих работах), как ко мне в гости пришел вместе с женой, ревностной католичкой, один из подписавших это письмо. Она заявила, что лучше, что застрелили Моро. Почему лучше? «После всех этих писем…» (Моро писал многим, не только прося о помощи, но буквально подсказывая, как надо действовать.) Эта моя гостья, синьора О.Б., наверное, не пропускает воскресной мессы, но вот — лучше.
Но Леонардо даже не удивился, услышав мой рассказ. Наверное, он немало таких вещей перевидал за свою жизнь и знал, что такое измена, жестокость и предательство. А как иначе назвать это лучше? В общем, тема ультракрасного терроризма и тема Альдо Моро теснейшим образом связаны, потому что смерть Моро была как бы кульминацией. Потом этот феномен стал сходить на нет, и теперь только отдельные безумные акты, которые они называют революционными, напоминают обществу о том, что были в Италии свинцовые семидесятые годы.
Итак, причины, по которым Шаша написал эту книгу, прежде всего моральные, а не специфически литературные. Нет, скажем точнее: не только “L’affaire Moro”, многие книги Шаши продиктованы именно моральными мотивами. Если подойти к этому поверхностно, то «Контекст», к примеру, можно трактовать как отлично сделанный детектив. А если вдуматься, да еще если знать итальянские реалии тех лет, то это философский роман, замаскировавшийся детективом. Не случайно наиболее проницательные итальянские критики давно уже начали говорить о книгах Шаши так: giallo politico или giallo filosofico. Поясним: издательство «Мондадори» выпускает все свои криминальные серии в желтых обложках. Слово «джалло» значит «желтый». Это определение по отношению к жанру, в котором работает Шаша, привилось. Добавим, к одному из жанров, потому что Леонардо умел работать в любом жанре: такое дано немногим художникам.
Творческий акт у Шаши всегда связан с большой предварительной работой, он не импровизирует, он именно работает и подчеркивает это. Однажды он дал четкую формулу: «Для меня документы — это литература в еще не обработанном состоянии. Я в них очень верю, так же как очень верю в литературу». Профессионализм для него был этическим понятием. Он не раз повторял, что получает удовольствие от самого процесса письма: «Я заметил, что те книги, которые мне было особенно приятно писать, получают наибольшее признание публики. Если я замечаю, что писать мне скучно или утомительно, я предпочитаю прерваться, отложить на завтра, а то и бросить вовсе».