Неожиданную радость открытия, по размышлении, впрочем, померкшую, доставили нам в Палермском государственном архиве те строки вице-королевских анналов, где протонотарий в записи об аутодафе дал оценку главному преступнику: неисправимый еретик, каковой являлся евангеликом. Но хотел ли протонотарий охарактеризовать словом евангелик ересь фра Диего? Маловероятно. Почему мы так считаем? По целому ряду причин. Прежде всего потому, что у людей, которые, не принадлежа к духовенству, разбирались в вопросах религии гораздо лучше нашего, слово это в те времена должно было иметь единственное значение: вторая из высших степеней священства, а именно диаконство, полученное фра Диего; и, насколько нам известно, не существует ни одного документа, где лютеране и анабаптисты именовались бы евангеликами. Но если даже не исключать полностью такую возможность, следует считаться с тем, что волны лютеранства и анабаптизма, распространившиеся в Сицилии между 1644 и 1658 годами, были, по всей вероятности, полностью задушены. Еще менее состоятельным выглядело бы предположение, что слово евангелик указывает на вид ереси, которая, не принадлежа к сложившемуся религиозному движению, перекликалась с определенными социальными принципами евангелия (то есть на такую ересь, какую в действительности, на наш взгляд, исповедовал фра Диего). И наконец, заметим, что едва ли протонотарий королевства рискнул бы нарушить, да еще в анналах, заговор молчания вокруг дела фра Диего, — заговор, к которому присоединились даже хронисты в тайне своих кабинетов.
Да, отношение авторов хроник или дневников ко всему, что связано с религией и аристократией (тут не мешает вспомнить случай с баронессой ди Карини), весьма типично и есть не что иное, как одна из форм круговой поруки — поддержка официальных и официозных версий, известных мистификаций и в данном случае — утверждений Матранги. Матранга пишет:
Он был богохульствующим еретиком, сквернословом, оскорбителем Святых Образов и Таинств. Был суевером, колдуном, безумцем, нечестивцем, святотатцем и неслыханными злодействами, кои из скромности умалчиваются, запятнан был. Не только был Еретиком и Догматиком, но бесчисленных страшных ересей бесстыдным и упрямым защитником.
Многовато. И одновременно слишком мало. Ну а как хитро театинец намекает на какие-то сексуальные прегрешения фра Диего — ведь термин скромность по сей день означает на клерикальном языке добродетель применительно к сексу. Но если бы фра Диего действительно оказался повинен в такого рода преступлении, ежегодный доклад, направленный в Мадрид, не преминул бы на то указать, если учесть, с каким сладострастием отцы инквизиторы снисходят — и хочется, и колется — до описания подобных прегрешений.
Доминиканец Джованни Мария Бертино в своей Rosa Virginea, хотя и сдобренной барочными образами, тоже не идет дальше матранговского общего перечисления, коли не считать одного-единственного пункта, одного-единственного слова:
Сила разума его сломлена была бесом, каковой туда и в самую глубину сердца его вторгся; ужасный ворог в тайники души его проник, развеял веру, обильно посеял там еретические, кощунственные, дерзкие мысли; и человек отступником стал, идолопоклонником, святотатцем, колдуном, суевером, еретиком, догматиком и всех самых чудовищных преступлений мерзким вместилищем.
Мы уверены, более чем уверены, что за четырнадцать лет священный трибунал вполне мог превратить религиозного человека, который, живя религией и служа ей, лишь обнаруживал некоторые признаки свободы совести (выражение Матранги), в человека неверующего, в воинствующего атеиста; так что, если сегодня кардинал Фрингс видит в инквизиции «источник опасности для верующих», можно представить себе, каким источником опасности она должна была являться три века назад. И все же с чего начал фра Диего? В чем состояла его первая ересь? И была ли это ересь человека невежественного, грубого, дикого, как усиленно стараются внушить нам Матранга и Аурия, или ересь, рожденная опытом истолкователя, живой культурой, разумными устремлениями, глубоким человеческим чувством? Разумеется, немного доверия славным священнослужителям, прилагающим старания, дабы наставить его на путь истинный, оказать стоило бы — тому же отцу Матранге, который в своем отчете пишет так: