Почему он не возобновил с мадонной Изабеттой столь многообещавшую беседу, он не говорит. Может быть, она и не была настолько многообещающей, как ему хотелось верить — или же внушить другим, — и женщина лишь повторила бы свое напутствие — Вакалло принятое за пророчество — в связи с его отбытием в Испанию и подтвердила, что он должен будет взять Катеринетту в жены. Хоть он, не отличаясь проницательностью, и надеялся заставить женщину признаться, что она его заворожила, или по крайней мере как-то ее в этом уличить, Вакалло, вероятно, понимал, что и испанские дублоны не склонили бы к отказу от колдовских чар эту мать, которая сама была зачарована — мечтой о браке своей дочери с капитаном. Впрочем, то, что порча на него наведена и, подобно яду, циркулирует внутри, он под сомнение не ставил, и принялась бы Изабетта это отрицать или же, будучи припертой к стенке, раскрыла бы отдельные приметы ворожбы, а то и всю затею, значения не имело. Требовалось вынудить ее отступиться. Но мыслимо ли было совладать с мечтой о выгодном замужестве? И можно ль было быть уверенным, что эти две «дурные женщины» положат своим проискам конец?
Итак, о продолжении беседы он не позаботился. Стал искать иной поддержки, а дублоны приберег для путешествия.
Он обрел ее в лице падре Шипионе Карера, падре Альбертино и синьора Джероламо Омати, возможно порекомендованного кавалером Каваньоло, которому Вакалло исповедался в своих любовных муках. Но эти трое поступили чересчур решительно и жестоко: «Они забрали у меня из дома означенную Катеринетту и отвели ее в приют». Естественно, поскольку не имелось никакой обители для ведьм и колдунов, куда они могли бы помещаться, отбыв наказание, как бы на карантин, — обители, которую задумал в 1597 году кардинал Федерико Борромео и от создания которой в 1620-м курия откажется, а собранную на ее устройство нешуточную сумму в 3252 имперские лиры прибавит к капиталам Банка святого Амвросия (или, говоря иначе, «Банко Амброзиано»), — итак, поскольку заведения такого не было и не могло быть (идея — плод гротесковой фантазии, — однако, сохранилась, хоть нам и не дано пронаблюдать ее уклад и распорядок), естественно предположить, что отвели Катеринетту в один из тех домов, где получали ложе и похлебку старые проститутки и «раскаявшиеся» — «покаянные», как называли их в Палермо, и означает это в данном случае не «те, которые были охвачены раскаянием», — кающихся и раскаявшихся у нас в стране всегда было в избытке, — а «раскаявшиеся преступницы» — те, которые, отбыв за правонарушения положенные сроки, вольны были выбирать, умереть им от голода или поселиться в таком приюте.
Вакалло стал сходить с ума. Всю ночь ему казалось, будто он вот-вот умрет «от страха, жуткого озноба и сердечных мук, и я кричал, что чарами опутано, должно быть, мое сердце, и так промучился всю ночь». На рассвете он отправился к священнику прихода Сан-Джованни Латерано, которому поведал всю историю и описал, какую адскую провел он ночь. Священник отвечал, что он «опутан тяжелыми чарами». Действительно, бывают чары относительно умеренные, но при такой сердечной склонности, как у Вакалло к Катеринетте, болезнь бывает трудноискоренимой и бушует вовсю. В самом деле, не помогли ни средства, которые священник вычитал в специальной книге, ни заклинания, и потому он выразил желание освидетельствовать дом Вакалло с целью обнаружить вероятные, даже наверняка имеющиеся материальные улики. Он обнаружил их, само собой, в постели, и среди прочих «свинств» — нить, точно равную по длине окружности головы Вакалло, на которой было завязано «три разных узелка — один туго, другой слабее и третий — довольно свободно; и означенный священник мне сказал, что, если третий узелок затянется потуже, я буду вынужден взять в жены вышеназванную Катеринетту или умереть». Почему эти «дурные женщины» не затянули третий узел, непонятно — разве только убоялись, как бы между женитьбой и кончиной Вакалло в нарушение их планов не выбрал бы второе. Но Вакалло, по его признанию, дошел уж до того, «что, окажись по одну сторону весь мир, а по другую — оная Катеринетта, я выбрал бы ее, и бог с ним со всем миром». Стало быть, довольно было затянуть тот третий узел — и рассеялось бы то, что сохранялось еще в Вакалло от «всего мира» и побуждало его отвергать женитьбу, то есть чувство чести.