Со смертью Бибы Кустурицы эпоха драматической напряженности, довлевшая над квартирой на Теразие 6, пришла к концу, и Любомир Райнвайн с легкостью продал квартиру в центре Белграда. Славенка Комарица, бибина дочка от первого брака, этой продаже не противилась, и более того, никогда там больше не появлялась. А как ей было еще к этому относиться, если, как сказала ее покойная мама после первой атаки, произведенной Райнвайнами на эту квартиру:
- Даже Славенкину гармошку забрали, черти немецкие!
Когда гармошки уже и след простыл, Славенка сказала своему отчиму:
- Меня все это не интересует. Возьмите все, что считаете своим...
И он забрал все, включая прищепки с веревки, на которой покойница сушила белье. Вскоре в квартиру вселился новый жилец, дядя осуществил свою мечту на южной Адриатике, а тетка осталась жить в моих воспоминаниях. В которых часто возникали картинки прошлой жизни в той квартире, неизвестные новому жильцу, что не означало, что их не существовало вовсе. Были они живы. Жизнь, которую Биба и после смерти вселяла в это пространство, была еще одним подтверждением отцовского утверждения, что смерть - непроверенный слух.
Записки из Андерграунда
В тысячу девятьсот девяносто четвертом году умер Фредерико Феллини. В том же году в столице Соединенных Штатов был подписан Договор о Мусульманско-Хорватской Федерации. Когда я узнал, что ее конституция также была написана в Вашингтоне, я подумал: а вот интересно, будут ли теперь главные законы всех стран писаться в американской столице. Президент США Клинтон по этому случаю процитировал хорватского писателя Фра Ивана Юкича. Он хотел подписание договора о Боснийской Федерации мусульман и хорватов начать с литературной нотки, и вспомнил писателя, писавшего о любви к Боснии. Это было одним из проявлений пробелов, имеющихся у американцев в общем образовании. В Боснии был только один «Фра» и звали его действительно Иво, но вот фамилия его была Андрич, а не Юкич, и, желая разобраться в балканской трагедии, что было целью при подписании договора, без книг Андрича не обойтись.
Скончался мой кино-отец Фредерико Феллини. Это происшествие имело для меня куда большее значение, чем падение берлинской стены для западной цивилизации, хотя объединение Германии и означало распад Югославии. Смерть Феллини для нас, последователей феллиниевской эстетики, означала, что в конце двадцатого века мы остаемся сиротами. Эстетика, унаследованная от нашего отца, находилась в руинах. Ведь как привыкнуть к жизни в эпоху, когда Красота, Добро и Благородство становятся утерянными понятиями, антикварной редкостью? И совершили все это рыночная цивилизация и научная культура, начавшие процесс уничтожения архетипов.
Сенка начала привыкать к жизни в нормандской провинции. Все свою жизнь хотела она иметь собственный очаг и потому, выйдя замуж, не стала жить с сестрами, зятьями, матерью и отцом. Мы всегда жили отдельно, в собственном доме, и Сенка, как и Мишо с Лелой, любила повторять:
- Свой дом, своя свобода!
Ведь дом не только строение, как кажется некоторым. И не просто кубик, как представляется современным архитекторам. Невидимыми узами привязан человек к своему дому. Хотя и не прирастает он к телу, как у улитки или устрицы, но очевидно одно, дом - основа человека. Даже если у него этого дома нет и он погибает, то его гибель тем самым домом, которого у него нет, и измеряется. В этом секрет строительства птичьих гнезд. Когда гнезда еще нет ни в ветвях, ни на крыше, оно существует в птичьей голове. Птица носит его образ в голове и оттого знает, как его строить, ей не приходится этому учиться. Так и у людей, и у счастливчиков, имеющих крышу над головой, и у бездомных. Внимание их всегда было приковано к домам, когда-то пещерам, теперь небоскребам и коттеджам. Так осуществляется древнее предназначение человеческой жизни, семейная преемственность. И для бездомного тоже, только мысленно, тем самым подтверждая значение этой связи.
Узы, связывавшие Сенку, Мишо и Лелу с их домами, были разорваны. Трудно им было справляться с чувством изгнанничества, поскольку пути назад в Сараево для нас не было. Что чувствовали они тогда, какую бурю переживали? Жители Парижа утверждают, что испытывают нешуточный стресс, переселяясь с одной улицы на другую. Мишо вышел из своего дома с блоком сараевской «Дрины», Лела вынесла с собой в пластиковой сумке одну ночную рубашку. Но докторшей Кушец, в отличие от моей мамы, это переносилось легче, не зря она слыла нонконформисткой и своими поступками часто напоминала панкушку из поздних шестидесятых. Когда репортеры одного телеканала спросили, смогла бы она, после разграбления квартиры на Кошево, снова жить в Сараево, она ответила:
- Ну уж нет, пусть с ними живет, кто их не знает!
Забравшись в их кошевскую квартиру, некий Алия из Нахорево, увидев на рабочем столе Милоша Мандича норвежский флаг, сказал:
- Здесь жил четник Милош Мандич, надо тут все раздолбать!
Гораздо сильней беспокоилась о своей херцегновской квартире Сенка, но, в отличие от Лелы, она осталась без мужа.
Сенка так и не смогла смириться с фактом, что уже никогда не увидит своего мужа. Целыми днями напролет убиралась она в доме, в саду и охала, что «как-то ей не по себе». Однажды, принимая душ, она случайно заметила у себя на груди отвердение. Докторша на пенсии Лела Кушец в сомнении покачала головой. Через два дня знаменитый французский онколог диагностировал рак груди. Так, в жизни я встретился с тем, что описывается в классической литературе. В глубоком тылу этой войны мне, особенно сейчас, было тяжелей и мучительней, чем если б я находился в Сараево под бомбами и гранатами.
Сенке сделали операцию и она снова доказала, что главной чертой ее характера является сила. Но на этот раз речь шла уже не о забавах с шипами, приклеенными к лампочке в лифте. Теперь ее ожидал мучительный терновый путь, а не игрушки с лампочками и шипами с иисусова венка. В больничных залах ожидания повторялись сцены моих фильмов. Сколько раз приходилось мне снимать посещения больных, сколько времени провел я в больничных коридорах во время съемок? Теперь я приходил сюда вовсе не ради съемок какого-нибудь больничного сериала.
После операции Сенка спустилась в больничный холл со второго этажа. Я поразился ее храбрости. Сразу же спросила она Майю:
- Нет ли у тебя, милая, сигареты?
Майя сразу же поспешила помочь только что перенесшей операцию свекрови. Прикурила две сигареты и одну дала ей. В запретах на курение Майя видела еще один обман Международного Сообщества.
- Да ну, я тебя умоляю, травят они нас миллионами машин и заводских труб, сбрасывают на нас бомбы, кормят дерьмом вместо еды, и теперь им, видите ли, табачный дым мешает. Какая цивилизация, обман же сплошной?