— В сорок первом году я из-за этой формы мог голову сложить. Предупредил меня в ночь перед акцией в Вакуфе один усташ[2], мой школьный друг: «Беги, Хакия, получил я приказ завтра тебя ликвидировать!»
— А ты что сделал?
— Сбежал в Сараево и спас себе жизнь!
Одиннадцать раз оставляла меня мама в Доме смотреть «Геркулеса» со Стивом Ривсом в главной роли, и всякий раз, возвращаясь домой, я изображал сцену разрушения греческих храмов. Связывал два кресла за деревянные ножки, и рывком веревки обрушивал кастрюли, горшки и другие предметы, поставленные на их спинки. Все для того, чтобы изобразить сцену, в которой Геркулес, привязанный цепями к колоннам храма, символично вырывается на свободу. Дергает цепи, и храм рушится. Один раз я решил устроить это представление во дворе, но от волнения и напряжения пукнул. Было мне очень стыдно, что все так смеются, а отец утешал меня, лежа на диване, после дневного сна, в хорошем настроении:
— Да не переживай ты так. В Англии все так делают, как приспичит, просто добавляют: «Sorry».
Очень сильное впечатление произвел на меня фильм о том, как затонул самый большой корабль в мире. Испуганный сценами человеческого страдания на этом корабле, а также от страха перед концом света, решил я построить свой собственный Титаник. В фильме меня больше всего поразили сцены с тонущим кораблем. Вода врывалась в спальни, кухни, коридоры, рестораны, везде, где раньше происходила обычная человеческая жизнь. Думал я о том, что в нашей квартире подобное несчастье покончило бы с нами всеми за мгновение ока. Если бы наша полутора-комнатная квартира на улице Ябучицы Авды была Титаником, вода прорвалась бы через окно кухни, где спал я, через коридор залила бы комнату, где спали папа с мамой, и конец истории. Как и большинство детей, я боялся катастроф и судного дня. Всего того, что называлось «концом света», и пытался придумать, как бы защититься от этого страшного конца. Думал я, что если вода окажется в наших комнатах, лучше бы всем нам превратиться в рыб. Когда я рассказал об этом отцу, он улыбнулся.
— В рыб превратиться, хм. Разумно, — сказал он. — Тогда никто не говорил бы «молчит, как рыба», будто рыбы просто так молчат, а они ведь молчат, потому что им все ясно!
Долго собирал я материал для своего Титаника. Из табурета, сделанного моим дедом в Травнике, чтобы женщинам было на что присесть с чашечкой кофе, отломал я деревянную ножку и сделал из нее мачту. После соседка Велинка, зайдя к маме выпить кофе, села на него и грохнулась. Огорчилась она синяку на заднице, и сказала:
— Видишь, Сенка, как бывает — стоит из боснийской трехногой табуретки выдернуть ножку, как все катится к чертовой бабушке[3].
На Потекии купил я фанеры, а из отцовской рубашки, привезенной им в пятьдесят седьмом году из Англии, скроил паруса. Захоти я корабль побольше, дома у нас стало бы пусто, как в здании местной управы Горицы. Больше всего я мучился с тем, каким сделать корпус. Разглядывая фото «Титаника» в школьной энциклопедии, я, сам не знаю почему, представил себе Титаник с парусом, что, конечно, истине не соответствовало. И решил я такой корабль создать, как бы, по мотивам настоящего Титаника.
Отец был в командировке и не мог мне помочь. Он был занят на работе важными вещами и часто ездил в Белград. Из школы я бежал сразу домой, чтобы продолжить строительство Титаника, даже в футбол бросил играть. И опять изменилось мое видение времени. Больше не пытался я измерять время, сравнивая его с скоростью, с которой Гагарин покорял космос. Сердце мое билось быстрей обычного, когда я находился около Снежаны Видович и время тоже летело страшно быстро. Вроде, только встретились, а уже пора расставаться. Например, перемена кончилась, или мы дошли уже до ее дома. И только время, которое я проводил, работая над Титаником, замирало совсем. Вот ведь удивительно, думал я. Будто оказываешься в каком-то ином мире, в стране, где из часов вытащили стрелки. Только начинал я делать свой Титаник, как сразу переселялся в мир, не имевший ничего общего с поскрипыванием лебедки за окном, не было и деревьев, гнущихся на ветру, не чувствовал я голода, мог долго обходиться без сна. Наверное, так же чувствовал себя и Гагарин во Вселенной.
— Вот так и живут художники, наплевать им который час, полночь или рассвет, забывают они про еду. Люди искусства живут своей жизнью, затворяются в своем мире и другого для них не существует! — пояснял мне со знанием дела отец про художников и искусство.
2
Усташ — член организации усташей, хорватских фашистов, в годы Второй Мировой войны союзников немцев.
3
Скорей всего боснийская трехногая табуретка — это намек на три населяющих Боснию народа, сербов, хорватов и мусульман-бошняков — выдерни одну ножку, равновесие рушится.