— Все, как у Хойли. Кто он?
Гольдберг опять чихнул и пробормотал:
— Проклятая аллергия.
— Он зарегистрировался как Деррек Доминик из Чикаго, — сказал Паллисер. — Здесь уже около двух недель.
— Простите, — сказал Гольдберг, — Деррек Доминик случайно пишется не через два «р»? Рост пять одиннадцать, вес сто восемьдесят, исполнилось сорок девять лет, на левом предплечье шрам в три дюйма? Недавно освободился из Оссининга, штат Нью-Йорк?
— Ничего себе,— сказал Мендоса, круто повернувшись. — Уголовник? Ты его знаешь? Вот это удача! Наверное, впервые в этом деле!
Лифт остановился. Гольдберг скомкал платок и кротко сказал:
— Вы что, ребята, там наверху газет не читаете? Или к вам сведения о разыскиваемых не доходят? Он в розыске, но чистый. С января, когда нарушил подписку о невыезде. Хотите посмотреть его замечательное дело? — Они бея слов вышли и последовали за Гольдбергом в его кабинет.
— Кто он и что он, Саул?
— Он человек особенный, самобытный,— сказал Гольдберг. — Садитесь. Бен, эти джентльмены из отдела убийств скучают, они хотят для разнообразия взглянуть на фотографию вора. Доминик Джозеф, он же Джо Домино, он же Деррек Домино, он же Деррек Доминик. Я забыл его тюремный номер в Нью-Йорке… И что забавно — очень милый парень, знаете ли. Чертовски нравственный, когда не на работе. Никогда его не видели пьяным. Никогда не пропускал воскресные службы. На других женщин даже не смотрел, когда была жива его жена. Й очень искусный в работе. Он специализируется на драгоценностях. Знает о них очень много. Грабит крупные коллекции, очень состоятельных людей, у которых не меньше четверти миллиона вложено в драгоценности. Он хитрый, быстрый и удачливый. Отсидел только два срока. Один — в Сан-Квентин, я участвовал тогда в его аресте, можно сказать, уже почти двадцать лет я его знаю. Я бы сказал, — продолжал Гольдберг, — что он единственный уголовник, который мне нравится. Приятный парень. Арест он воспринял философски: просто, мол, попался. И, конечно, мы так и не нашли побрякушки, он их уже припрятал и мог себе позволить пофилософствовать. У него была чертовски красивая жена, Бианка, и маленькая девочка. Жили они в Кулвер-сити, тихо — любо-дорого посмотреть, соседи думали, что он где-то работает по скользящему графику… Спасибо, Бен. Это он?
Паллисер посмотрел на фотографии и сказал, что, конечно, он. И будь он проклят.
— Он исчез из виду, его первая статья — от года до десяти. Был примерным заключенным, отсидел только шесть лет. Когда он вышел и истек срок расписки, он взял жену с ребенком и рванул на восток. Мне всегда было интересно, — говорил Гольдберг,— услышать о нем новости, где он обретается. Его снова поймали только в пятьдесят пятом году в Нью-Йорке, хотя я всегда догадывался, что это он стоит за чикагским ограблением Коллиера в сорок девятом, и Бог знает, за сколькими делами еще. Ему снова дали срок, выпустили под расписку в нынешнем январе. И тут же он свою расписку нарушил, хотя на него не похоже, вот что удивительно. Но я счастлив узнать, где он. Мы оцепим отель и возьмем Деррека, сделаем одолжение Нью-Йорку. Думаю, вы там здорово спите, Луис, даже не смотрите запросы на разыскиваемых.
— Мы были заняты… Но ты прав, — уныло сказал Мендоса. — И как, черт побери, интеллигентный вор связан с этим проклятым делом? Хотел бы я знать!
— Извините меня, лейтенант, — неуверенно сказал Паллисер,— но… То есть я просто подумал… Лейтенант Гольдберг, вы говорили о жене и ребенке?
— Да. Жена умерла в пятьдесят третьем. Насчет ребенка не знаю.
— Маленькая девочка. Сколько ей было, когда вы…
— Какой же я дурак! — сказал Мендоса. — Дочь жулика находит замечательную партию: муж из старинной богатой семьи брокеров. Ну прямо как в книжках! Она остается преданной папочке, что бы он ни делал.
— Ну, я просто подумал…— сказал Паллисер.
— Да, как настоящий способный парень. Саул, когда ты его возьмешь, я хочу задать ему несколько вопросов. Мы еще не слышали, куда же он со своей благовоспитанной дочерью отправился.
— Они поехали в какую-то чайную на Вермонте, — сказал Паллисер. — Там еще официантки в кружевных передниках. Я оставил их там… я имею в виду, у меня не было никакого повода задавать ему вопросы.
— Ладно, — сказал Гольдберг, — я лучше пошлю несколько человек к отелю. Большое спасибо за подарок, ребята.
— Думаю, мне на сегодня хватит, — сказал Мендоса.— Сейчас я собираюсь домой. Совсем. Если появится что-нибудь важное, Паллисер справится, Паллисер — голова. А я начинаю стареть.
— Да мне просто повезло, правда, — сказал Паллисер.
Мендоса рано приехал домой и застал там Элисон.
— Луис, — сказала она.
— М-м? Сигарету, guerida?
— Не сейчас. — У них пошел бессвязный разговор; он ей рассказал о нынешнем дне. — Луис, все это похоже на детективный роман. Слишком много мотивов. Ты не считаешь? Неестественных. Например Роберта. Никогда не поверю в ее виновность. И Хелен Росс с Чедвиком тоже кажутся мне ни при чем. И если хочешь знать, Джордж Арден и Даррелл тоже это не сделали бы. Может быть, ее сестра, но я не понимаю, зачем. Тут еще фантастическая история насчет Эйлин Томас. Все это неестественно.
Мендоса повернулся и посмотрел на нее.
— Мотивы, — сказал он. — Достаточен ли мотив для убийства, зависит от человека. Но есть и обратная сторона медали. Дело в том, что на каждые девять из десяти людей найдется человек, имеющий причину убрать их с дороги. И очень часто даже несколько таких человек с причинами.
— Ой, не нагоняй страху.
— Но это факт. Возьми меня. У тебя есть прекрасная причина меня убить. Прелестное законное завещание, по которому все отходит тебе.
— Господи Боже мой! — сказала Элисон.
— Ладно. Я, в общем, знаю, что, кажется, слишком нравлюсь тебе живым, чтобы ты не добавляла мышьяк мне в кофе.
— Ты недооцениваешь британцев.
— La dama perfecta![46] С каких пор ты стала англофилкой?
— Я не идеальная дама. По крайней мере…
— Я читаю лекцию. Прошу внимания. Возьми Анжелу Хэкет. Ей достались в наследство кое-какие деньги. Она богаче, чем Арт. У Арта есть причина желать ее смерти.
— Абсурд.
— Я излагаю факты. Как они выглядят на поверхности. Возьми Джорджа Ардена. Без сомнения, он унаследует все, чем владеет его добрая мама. Я ни минуты не подозреваю, что Джордж хочет от нее избавиться. Он очень привязан к мамочке, которая его обслуживает и о нем заботится, но факты — вещь упрямая, и они говорят, что причина есть. Что бы мы с тобой или любой другой посвященный ни говорили об Арте, который слишком влюблен в свою милую маленькую наседку Анжелу, чтобы замышлять против нее убийство.
— Ты несправедлив. Она прекрасная девушка, Луис.
— Если тебе нравятся маленькие наседки. И я полагаю, несколько человек, которые хорошо нас знают, боятся, что ты хочешь свести в могилу своего мужа…
— Ты хочешь, чтобы тайное стало явным? Смотри, я привыкну к этой мысли. Но я понимаю, о чем ты говоришь. Для любого, кто нас не знает… Мы оба, можно сказать, сдержанные люди,— сказала Элисон задумчиво.— Не так ли?
— Ну не знаю, не знаю…
— Идиот, прекрасно понимаешь, что я имею в виду — на людях. Мы не настолько общительны, чтобы тьма народу близко нас знала. И судят о нас лишь внешне.
— Точно. И особенно в таком деле, как сейчас, семьдесят процентов работы составляет изучение людей. Сделал бы он или она то-то и то-то из-за того-то и того-то? Не думаю, что хоть одна душа в этом городе может искренне сказать: ни у кого нет причины желать моей смерти. И в огромном числе случаев возможных недоброжелателей несколько. Нет, мои гипотезы не так уж беспочвенны.
— Страшновато как-то становится, — сказала Элисон, придвигаясь поближе.