Следствием того, что произошло за последние два десятилетия двадцатого столетия в КНР, является стремительный рост недоверия населения страны к коммунистической номенклатуре, в среде которой погоня за наживой, взяточничество приобрели колоссальные масштабы.
Вероятно, это, то есть возникновение «идеологического вакуума», можно объяснить тем, что сначала Мао Цзэдун своей деятельностью подорвал веру в основу своей же идеологии, веру в правильность установки о «классовой борьбе», а затем Дэн Сяопин своим призывом «обогащаться», обращенным к тем, кому это удавалось прежде других, а это оказалась партийная номенклатура, окончательно разрушил формальные коммунистические начала идеологии КПК.
Именно взяточничество и погоня за наживой присущи многим из тех, кто делал успешную карьеру и в годы «культурной революции» при Мао Цзэдуне, и на выступлении против Ху Яобана. Исключения только подтверждали правило.
Важно подчеркнуть, что «старцы», Дэн Сяопин и Чэнь Юнь, заняли позицию «небожителей», которые находятся как бы выше «мирской суеты», хотя на самом деле для руководителей из лагеря, например, Мао Цзэдуна, это типичное поведение. В нем проявляется еще одна особенность высшей партийной номенклатуры, а именно: мелочность и полное нежелание нести ответственность за что бы то ни было, но продолжать сохранять власть в своих руках. Фигура умолчания — обычный прием высших руководителей в тех случаях, когда они предпочитают, чтобы кто-то иной делал за них «грязную работу».
И если распространение слухов о корыстолюбии и эгоизме Ху Яобана было предназначено для номенклатуры, вполне очевидно в расчете на ее менталитет и на то, что таким образом удастся использовать недоверчивость и подозрительность номенклатуры к своим коллегам, особенно к вышестоящим, то одновременно с этим самого Ху Яобана вынуждали оправдываться, доказывать, что предлагавшийся им курс не представляет собой «всестороннюю вестернизацию».
Это была уже «игра ума высокого полета». Это было то, что представлялось возможным выносить на обсуждение на самом высоком уровне. Ху Яобан предлагал совершенно очевидные и разумные вещи. В обобщенном виде речь могла идти о всестороннем обновлении и о всесторонней демократизации. Спорить против этого прямо в условиях, когда еще свежи были раны, нанесенные политикой Мао Цзэдуна, было пока невозможно.
Поэтому вопрос поставили иным образом. Дело попытались представить так, будто бы Ху Яобан отказывается от специфики Китая и выступает за замену всего китайского иностранным. Здесь просматривалось и желание противопоставить «правильную» позицию Дэн Сяопина, как сторонника «социализма с китайской спецификой», «неверной» позиции Ху Яобана, якобы выступавшего против мнения Дэн Сяопина.
С одной стороны, это была попытка создать образ Ху Яобана как нового своеобразного «национального предателя»; во время «культурной революции» таким пытались сделать Лю Шаоци.
С другой стороны, это было приспособление к менталитету подавляющей части высших руководителей страны, которые были мнительны и подозрительны, видя во всем вероятность уступок иностранцам, принесения в жертву неких абстрактных национальных интересов Китая.
Ху Яобана стремились поставить в положение человека, изначально виноватого в предательстве национальных интересов и проводника «всесторонней вестернизации». Таким образом, к обвинению в «буржуазном загрязнении» и «буржуазной либерализации» было добавлено обвинение в «преклонении перед Западом». Все это весьма типично для Мао Цзэдуна, его приверженцев и последователей. — Ю.Г.]
2 января. Мне сообщили, что ранним утром, в два часа ночи, на улице Чанъанъцзе по направлению с запада на восток прошли демонстранты, сотни людей провозглашали лозунги: «Да здравствует свобода», «Сурово наказать убийц, любовь к отечеству — это не преступление». Это были отзвуки событий, которые вчера имели место на площади Тяньаньмэнь. Поговорил по телефону с Ли Се и Цинь Чуанем: необходимо открывать путь воде. Нельзя «под предлогом защиты народа, по сути дела, защищаться от потока жизни»; «народ — это основа страны, если основа чувствует себя прочно, то и в стране царит спокойствие». Пришел Ли Пу. Вместе с ним пошли к Цинь Чуаню. Не спеша обсудили ситуацию. Невозможно отделаться от горьких сожалений: вот ведь в СССР никогда не допускали крупного вмешательства в культуру, образование, науку и технику; интеллигенции всегда предоставляли свободу; поэтому и основа у них намного лучше, чем у нас.