Однако, даже учитывая это, улучшение жизни горожан тоже было весьма ограниченным. Реальный жизненный уровень много лет топтался на месте. В конце 1940-х и в начале 1950-х гг., то есть к моменту прихода Мао Цзэдуна к власти, Шанхай, Гуанчжоу и другие крупные города были гораздо более цветущими, чем Токио, Сянган (Гонконг), Сеул, а уровень жизни людей был примерно одинаковым. Иначе говоря, стартовая позиция Мао Цзэдуна в начале его правления была примерно такой же, как и стартовые позиции руководителей того времени в Японии, на Тайване, в Южной Корее. Но в конце 1970-х гг. уровень жизни населения городов КНР был намного ниже уровня жизни в Японии, в Сянгане, на Тайване, в Южной Корее. [22]
На протяжении этих 30 лет жилая площадь, приходящаяся в среднем на городского жителя КНР, непрестанно уменьшалась; повсеместным явлением стало проживание людей трех поколений в одной комнате; семейная утварь осталась примерно той же, что и 30 лет тому назад; структура питания не улучшилась. Девушки, выходя замуж, могли мечтать только о том, чтобы жених купил механические часы, швейную машинку, велосипед, а если жених мог надеть шерстяной костюм, то это считалось просто шикарным. Часы, велосипед все еще оставались самыми ценными вещами в городах.
В течение трех десятилетий, когда строили плановую экономику, заработная плата служащих и рабочих оставалась неизменной; к тому же в жизнь семьи вошла еще одна необходимая тогда вещь — карточки. Мало того что люди в среднем зарабатывали 30–40 юаней в месяц и на них уже ничего особенного купить было невозможно, правительство вводило разнообразные талоны и карточки, ограничивая потребление жителей. Помимо того, что существовали ежемесячные нормы продажи по карточкам рыбы, мяса, яиц, зерна, масла, такие предметы первой необходимости, как мыло, нитки, хлопчатобумажные и шерстяные ткани, тоже продавались в ограниченном количестве по талонам. Что же касается наручных часов, велосипедов, швейных машин и большой тогда редкости — черно-белых телевизоров, то по организациям выдавались талоны, и только по ним и можно было приобрести эти вещи. Человек лишь один раз в несколько лет мог дождаться своей очереди на их покупку.
Моя знакомая пекинка, семья которой состояла из ее мужа-шофера и двух малолетних детей, в годы великого голода обрывала листья с деревьев на территории нашего посольства, где она тогда работала, и несла их, как пищу, к себе домой. Она же рассказывала о том, что ее мужа тогда отправили в Синьцзян за тысячи километров от Пекина в командировку на десять лет одного без семьи, очевидно, создавать ракетно-ядерный щит Мао Цзэдуна, чему моя знакомая радовалась, так как он был обузой, лишним ртом, но и горевала: муж забрал, уезжая в командировку, ее велосипед, единственный велосипед в семье.
При Мао Цзэдуне правительство обычно заявляло, что строительство социализма в КНР гарантировало каждому человеку пищу и одежду. При этом не упоминалось о том, что 200 из 800 миллионов крестьян не были обеспечены ни пищей, ни одеждой, а также о том, что фактически не добились и того, чтобы каждый среди 200 миллионов остальных, то есть городских, жителей страны был сыт и одет. [23] Начиная с 1960-х гг. городская экономика уже не могла обеспечить работой все новые рабочие руки, которые прибавлялись ежегодно. Скрытая безработица фактически стала важной социальной проблемой. Десять лет проводили движение под лозунгом: «Молодежь — иди в горы, отправляйся в деревню», причем, прикрывая это вывеской «революции»; в деревню отправляли десятки миллионов молодых людей из городов, и таким образом серьезный кризис — безработицу в городах — перекладывали на плечи все тех же бедных крестьян.
Коренная причина того, что в городах КНР существовала нехватка потребительских товаров, что доходы служащих и рабочих оставались в замороженном состоянии, что численность не находящих себе дела рабочих рук все увеличивалась и все это представляло собой серьезную проблему, заключается в сумасбродной структуре плановой экономики. При такой структуре накопленные народом капиталовложения растрачиваются впустую, структура производства является крайне нерациональной, а эффективность промышленных предприятий чрезвычайно низкой.
При распределении внутри предприятия применялся метод, о котором уже упоминалось, когда речь шла о положении крестьян, и который можно охарактеризовать словами: «Все вместе хлебают из одного большого котла». И, как бы ни трудились рабочие и служащие, хорошо ли, плохо ли, получали они все равно одинаково. Рабочие могли работать не так, могли работать плохо, не трудиться или мало трудиться, зарплату им выдавали, как заведено или «как положено». Хорошо работаешь — все равно получаешь те же деньги. Вполне естественно, что у рабочих и служащих отсутствовала активность. Люди говорили так: «Рабочие и служащие хлебают из большого котла, принадлежащего предприятию». Если хозяйственная деятельность на предприятии была поставлена хорошо, то предприятие все равно не получало больших, по сравнению с другими предприятиями, преимуществ, а если дела велись слабо, то предприятие особенно не страдало; его не наказывали штрафами. И та и другая ситуация — и положение на каждом отдельном предприятии, с точки зрения каждого отдельного его работника, и положение в общей системе всех предприятий, с точки зрения каждого отдельного предприятия, — в КНР называлась «двумя большими и общими котлами». В результате всем было «все равно»; и в городе, как и в деревне, труд не поощрялся, не стимулировался, напротив, воспитывалась масса лодырей, люмпенов. [24]