…я бы поспорила, но не стала.
Жизнь двинулась дальше, неуклюже, как телега на квадратных колёсах, но всё-таки она двигалась. Днём я работала, вечером приходила домой, ужинала, не чувствуя вкуса, и отправлялась гулять по городу часов до трех-четырёх ночи, чтобы потом уснуть без сновидений на неразложенном диване. Шла, не глядя, куда, заткнув уши наушниками, повторяя, как мантру: однажды это пройдёт.
Однажды я перестану пытаться устроить бурю в стакане воды — не фигурально, а в самом что ни на есть прямом смысле.
Перестану выискивать на полках магазинов бирюзовую краску для волос. Замирать при виде колокольчиков.
Перестану вздрагивать, глядя на черноволосых мужчин, и вообще, начну глядеть на мужчин не для того, чтобы разглядеть в их лицах черты того, кто существовал только в моём воображении.
Заведу собаку или канарейку.
Начну дуть на одуванчики.
Этот миг обязательно должен наступить в твоей бездарной и скучной, нет, нормальной и правильной жизни, лирта Камилла.
…просто — Камилла.
Сегодня у меня выходной, а я сижу на лавочке у подъезда рядом с бабой Валей, и мне настолько не хочется ничего, что даже смартфон я оставила дома, хотя повтыкать в смартфон — самое милое дело для человека, потерявшего в жизни даже иллюзию смысла.
Что я могла найти там сейчас?
— Нельзя одной, Камилла, — неспешно, но и неотвратимо, как бульдозер, продвигает свою главную мысль баба Валя. — Я вот одиночества накушалась полной ложкой, но хоть дочка есть, внучка вот, бог даст — еще и внука мне Галка родит. А ты чего? Есть хоть на работе мужики свободные?
— Мужики-то есть, да всё как-то не то, баб Валь. Да зачем они мне сдались, вон, мой отец всю жизнь пил, мать намучилась, не хочу я так. Лучше заведу сорок котов.
— Молодая ты, Агнесска, не понимаешь!
— Я… — резко оборачиваюсь, смотрю на сосредоточенное лицо соседки. — Как вы меня назвали?
— Как?
— Как меня зовут?!
— Камилла, — женщина даже отодвигается, смотрит на меня недоумённо. — А что?
— Ничего… Послышалось.
…это невыносимо.
— Баб Валь, а что вы для понижения давления пьёте?
— А тебе зачем?
— Низачем, — я встаю, отряхиваю длинную юбку, вставляю ноги в растоптанные шлёпки. Раньше только в брюках ходила, а теперь…
Раньше — и теперь. Раньше — и теперь!
Это невыносимо!
— Да, хоть бы и кота, — бубнит вслед баба Валя. — Вон, смотри какой, я уже не первый раз его вижу, пыталась прикормить, да не даётся. Кучерявый такой, не тронь, Машка, кисю! Поцарапает! Кыш!
От слова "кучерявый" меня передёргивает, как от удара тока.
— Где этот кот?
Испуганная интонациями моего голоса соседка едва ли не крестится:
— В подвал забежал, говорю ж, пугливый…
— Ксамурр! — зову я, сначала осторожно, а потом всё громче. — Кс-кс-кс, Ксамурр!
Слёзы, которые я пыталась сдержать внутри весь этот год, начиная с пробуждения в палате, прорываются наружу, баба Валя охает, а я кричу и плачу, давлюсь слезами и собственным голосом. Машка испуганно засовывает палец в рот.
Я всё готова отдать за то, чтобы ещё раз увидеть тот сон. Я жизнь готова за него отдать. Единая, я хочу вернуться. В своё зазеркалье, в свою страну чудес, в свой придуманный мир, к своей несуществующей любви.
Вся жизнь — за декаду минут, по-моему, неплохой обмен, вот только кого умолять о нём, если чудес не бывает?
— Может, врача вызвать? — в голосе бабы Вали и сочувствие, и тревога, и легкое неодобрение. Её нетрудно понять.
Закрываю глаза, буквально вдавливая мокрые слипшиеся ресницы в щёки.
— Кися! — кричит Машка. — Смотри, бабушка, кися!
Не буду открывать глаза, пока не просохнут слёзы. Чудес не бывает. Не у меня.
…мохнатая голова тычется в голую лодыжку.
— Камилла… — голос бабы Вали звучит так, словно из подъезда вышел то ли патриарх, то ли президент, и лично пообещал поднять ей пенсию в десять раз. — Камилла, тут к тебе… пришли.
…Может быть, я опять провалилась в кому и грежу. Но в таком случае, пожалуйста, не возвращайте меня обратно, потому что кот в ногах и знакомые сильные руки на плечах, подбородок, упирающийся мне в затылок, это именно то, что мне нужно для того, чтобы быть даже не счастливой — живой.
Если я больна — не лечите.
Если я сплю, не будите меня, пожалуйста.
Если я умерла — не воскрешайте. Меня всё устраивает.
Хотя теперь, после всего произошедшего, мне кажется, смерть никогда по-настоящему меня не найдёт.