Однако каковы бы ни были правила, несомненно, ранг незнакомого с усопшим скорбящего не мог быть высоким. И она села поближе к выходу, хотя и не столь явно, как бухгалтер и медсестра – на пару рядов впереди них, справа. По очкам еще ползли высыхающие капли дождя, и она сняла их, чтобы протереть, стараясь унять дрожь и прислушиваясь к шороху ног, стуку дождя по крыше, покашливанию женщин впереди.
У Хэл имелось всего два пальто – потертое кожаное она практически не снимала, а темный мамин макинтош был ей велик. Кожаное пальто, конечно, черное, но для похорон оно не годилось, и Хэл взяла макинтош. В поезде она не мерзла, но в какой-то момент продолжительной жизни пальто его водонепроницаемость приказала долго жить, и за короткую пробежку из такси ткань вся пропиталась влагой. Теперь она сидела в холодной церкви и чувствовала, как ей затекает за шиворот. Хэл посмотрела на посиневшие руки, лежавшие на коленях, и засунула их в карманы тонкого пальто, чтобы пальцы не тряслись от холода. В глубине одного кармана занемевшая рука нащупала что-то круглое и шершавое. Хэл вытащила комок из кармана и улыбнулась. Перчатки. Будто подарок от мамы.
Она как раз надевала их, когда невидимый органист издал первый громоподобный звук и двери церкви распахнулись, впустив порыв ветра, разметавший по нефу тонкие листы с богослужебными текстами. Первым шел священник, или викарий, Хэл не поняла, а за ним четыре человека в черных костюмах несли узкий темный деревянный гроб.
Мужчину сзади слева она узнала сразу, это был Тресвик. Он снял плащ, под которым оказались костюм и галстук. Ему досталось, так как он был ниже ростом трех других мужчин, и, чтобы гроб не перекосило, ему приходилось держать свой угол выше, чем, очевидно, было удобно.
Спереди справа шел лысеющий человек лет пятидесяти, и Хэл узнала Хардинга Вестуэя. Она пристально всмотрелась в круглое щекастое лицо, бесцветные тонкие волосы, силясь запечатлеть их в памяти. У него был вид человека, который плотно поел, но не может остановиться и продолжает забрасывать в рот орешки, сыр, фрукты, чтобы потом жаловаться на скверное пищеварение. В нем было какое-то самодовольство и одновременно неуверенность. Странное сочетание. Хардинг чуть застенчиво поправил волосы, словно почувствовал на себе оценивающий взгляд Хэл.
Слева от него шел бородатый человек с каштановыми волосами, уже седеющими на висках. Этот был слишком похож на Абеля Вестуэя, чтобы Хэл поняла: четвертый из несущих гроб – третий сын, Эзра.
Он был моложе остальных и в отличие от светлокожих и светловолосых братьев имел темную шевелюру и смуглую кожу. Он единственный во всей церкви удосужился надеть на лицо маску старательной скорби, однако, проходя мимо Хэл, улыбнулся кривой улыбкой Чеширского кота, что ее потрясло, настолько эта улыбка была не к месту и не ко времени. Смутившись, она отвернулась, сделав вид, что не заметила, и стала смотреть вперед, чувствуя, что щеки запылали.
Дело не просто в улыбке, хотя уже одно это скверно. Но в ухмылке, в сморгнувших – а может, даже и подмигнувших – глазах было что-то… какое-то кокетство. Он не знает, что он твой дядя, подумала Хэл. Он понятия не имеет, кто ты такая.
Да он просто-напросто не твой дядя, резко огрызнулась совесть.
У нее в голове будто шло сражение. Руками в перчатках Хэл сдавила лоб – шерсть была пропитана холодом дождя. Она прекрасно понимала, что если не совладает с собой, то недотянет даже до поминок; ее изобличат как мошенницу, еще прежде чем она выйдет из церкви.
Узкий гроб медленно пронесли вперед, поместили перед алтарем, и несшие гроб с подобающей торжественностью расселись на передних скамьях, как и шедшие за ними немногочисленные члены семьи. Началась служба.
Глава 10
Час спустя все закончилось – или почти закончилось. Небольшая конгрегация гуськом вышла под сильный дождь, чтобы постоять вокруг могилы. Гроб опустили в сырую землю, и священник возвысил голос, стараясь молитвой перекрыть завывание морского ветра.