Одна из девушек, чьи миротворческие попытки провалились, разочарованно отступила, и, прислонясь к пустым ящикам, рассматривала участниц сражения. Она побледнела, была явно огорчена своей неудачей и смотрела на дерущихся женщин, как на сцену из фильма: с интересом, участливо, но с определенной дистанции. У нее были волосы цвета скрипичной древесины, неправильный овал лица, левый глаз чуть-чуть меньше правого, но взгляд живой и теплый. Темно-рыжие волосы, цвета скрипичной древесины, искрились, когда на них падал свет. Я не сводил с нее глаз. Что-то своеобразное было в ее позе и фигуре. Она с улыбкой кивнула мне, когда я, выступив из своего угла, подошел к спорящей очереди.
К тому времени я уже неделю работал в этом отделе и часто ее видел. Похоже, что и она узнала меня и не удивилась, что я пришел ей на помощь.
— Ну-ну, милые дамы, — сказал я, и уже один мой голос заставил их внезапно замолчать.
— Я первая занимала, — сказала одна из спорщиц, полная женщина с энергичным подбородком и широкими выпирающими скулами.
Она крепко держалась за отрез и тянула его к себе.
— Она ошибается, — сказала другая, поменьше ростом и вообще не такая здоровенная. — Я тут стояла, а она не заметила.
Эта тянула к себе отрез за другой край.
Все женщины посмотрели на нас, продавщицы, положив на прилавок ткани и ножницы, с интересом наблюдали за развитием событий.
Я обратился к той, что говорила со мной последней.
— Скажите, мадам, вы покупаете для себя? — вопросил я.
Шерстяная ткань. Ярко-красного цвета.
Она кивнула.
— Да. Этого как раз хватит на платье.
— Но этот цвет вам совсем не идет, мадам, — произнес я немного тише, чтобы меня было лучше слышно.
Она так испугалась, что ее судорожно сведенные пальцы расслабились и почти выпустили ткань. Соперница воспользовалась шансом и выдернула у нее отрез. Побежденная в упор глядела на меня. Эта женщина средних лет явно не ожидала, что здесь отнесутся к ней с таким участием. Ее лицо утратило выражение непреклонности, губы разжались и полуоткрытый рот придал лицу более мягкое, беспомощное выражение.
— Но тогда ткань достанется ей, — сказала она так тихо, чтобы ее услышал только я.
Так как она была ниже меня ростом, я наклонился (я стоял спиной к другой женщине) и сказал так, чтобы услышать меня могла только она:
— Здесь каждый покупает, что хочет, но этот цвет определенно не ваш.
Все еще пребывая в изумлении от неожиданного поворота дела, она наивно призналась:
— Мой муж тоже так считает, он меня предупреждал. Спасибо!
Она уступила купон сопернице, повернулась к продавщице, с восхищением следившей за развитием событий, и сказала:
— Лучше я возьму вон тот, сизый, который выбрала сначала, ну, вы меня поняли.
— Как это вам удалось? — спросил Вольф, услышав от меня рассказ об этом происшествии.
— Не знаю, — сказал я.
— Но вы, должно быть, что-то при этом думали? — настаивал он.
— Я хотел уладить спор. Все остальное получается само собой, очень просто, — сказал я.
— Жаль, что обычно вы так твердолобы, — сказал он.
— Неужели? — спросил я.
Впервые он столь откровенно высказал свое мнение обо мне.
— Никто не знает, что вы, в сущности, думаете и на чьей вы стороне, — продолжал он.
— Ого, — сказал я. — По-моему, это ясно.
Ведь я такой же, как они, размышлял я, а они все-таки сомневаются. Разве я не ношу то же клеймо, разве оно не связывает нас? Неужели они думают, что я страдаю от него меньше, чем они, потому что не горжусь им как благородным знаком отличия и не выпячиваю его как нечто уникальное, словно в мире нет ничего более возвышенного? Ну да, я не умею ненавидеть тех, кого не люблю. И поэтому они сомневаются? Если бы знать, что там, наверху, у старого фотографа, о котором говорил мой отец, есть любимые портреты, что он время от времени вынимает их, любуется ими… А что, если он любит все свои снимки? Или один, в принципе неудачный, но и его время от времени подвергает некоторой ревизии? Но никто не знает, какой из снимков не удался. Камера-обскура бережет свою тайну. Желание узнать ее было бы дерзостью и гордыней.
— Все считают вас слишком упрямым, — сказал Вольф. — Быть может, в личном общении вы не столь упрямы, если узнать вас ближе. К сожалению, вы никому не даете такой возможности.
— Почему меня считают упрямым? — спросил я.
— У вас заскорузлые взгляды, — сказал он. — По крайней мере, судя по вашим скупым высказываниям. В тех редких случаях, когда вы показываетесь на люди, вас находят твердолобым. Я лично считаю, что вы ненадежны. Может, вы ненавидите самого себя?