— Не знаю. Но так получается. После каждого дежурства я неделю должен пить.
— Значит, ты дежуришь не так уж давно, — продолжал Угрюмый.
— Нет, в третий раз.
— Третье дежурство? Поздравляю. Не знал, что ты уже дежуришь. — Он покровительственно похлопал Младшего по плечу. — Ну, рассказывай. Тебе нравится?
— Не особо, — буркнул тот.
— Не особо? — переспросил Брат. — А ты ожидал чего-то особенного, если тебя берут на дежурство?
— Все они одинаковые, — сказал Угрюмый. — Сначала не могут дождаться, что их возьмут на дежурство, а потом — «ничего особенного». А ты думал, что сразу получишь важное задание? Если ты столь высокого мнения о своей персоне, то служба напрочь вытравит из тебя подобные фантазии!
Младшему кровь бросилась в голову, он взял себя в руки, чтобы не выругаться.
— Ничего особого я не ожидал, служба как служба, когда учишься подчиняться и подавлять в себе бунтаря. Это и есть дежурство, и думаю, что в третий раз я показал себя вполне прилично.
— Подавлять в себе бунтаря, — сказал Брат. — Ишь ты, всего три раза дежурил и уже знает, в чем цель службы. Через два года поговорим еще раз, господин внутренний бунтарь. А пока ты новичок.
Младший, все еще сжимая губы, застыл на своем стуле, на его физиономии боролись ярость и покорность. Может, он думал, что эти нападки тоже относятся к службе и к тому, чему он должен научиться.
Атлет пришел к нему на помощь.
— Оставьте его, — сказал он примирительно. — Новички тоже нужны, все мы когда-то были новичками.
— И вовсе я не воображаю себя важной персоной и что все только меня и ждут. Я на дежурстве исполняю все, что положено, хотя в третий раз сделал больше, чем смел мечтать.
— Дежурил в зале с последующей потасовкой? — спросил Брат, смягчая тон.
— В зале тоже, но без потасовки, — ответил Младший. — Я имею в виду нечто другое, в чем участвовал вне службы.
Он вдруг замолчал, так что возникла пауза. Все с любопытством воззрились на него, ожидая продолжения.
— Рассказывай! — сказал наконец Угрюмый. — Что было дальше?
— Ничего! — сказал Младший и попытался принять независимый вид. Он явно чувствовал, что одержал маленькую победу.
Атлет, добродушно улыбаясь, развалился на своем стуле. Казалось, эти наскоки и оборона Младшего доставляли ему особое удовольствие. Он обменялся с ним коротким взглядом, словно говоря: «Ты хорошо держался, но будь начеку!»
Однако другие не отставали.
— Значит, у тебя было секретное задание! — сказал Угрюмый. — Не знал, что тебя уже на третьем дежурстве избрали для секретного задания.
— Лучше я не буду ничего рассказывать, — сказал Младший. — Я и так рассказал слишком много.
Но было видно, что он горел желанием продолжить свой отчет.
— Нечего тут секреты разводить, — рявкнул Брат. — Лучше бы сразу закрыл рот. Ну, рассказывай!
— Если ему приказано молчать, пусть молчит, — сказал Угрюмый. — Служба этого требует.
— Говорю же, это не по службе, — продолжал Младший. — Я вполне добровольно выполнил то, что сам посчитал своей обязанностью.
— Но как будто бы секретно, — сказал Брат. — Не думаю, что тебе уже поручают такие вещи.
Младший медлил с ответом и глядел на Атлета, ища поддержки.
— Считаю, ты можешь спокойно все рассказать, — добродушно сказал Атлет, бросив проницательный взгляд на меня.
И тут я понял, что отказ Младшего поведать о своем подвиге связан с моим присутствием, а не с приказом соблюдать секретность. Похоже, он слишком поздно подумал обо мне и уже зашел слишком далеко, чтобы незаметно дать задний ход. Внезапно я, хоть и держался в стороне, оказался в центре круга, от которого зависело, расскажет ли он свою историю. Я ожидал, что ко мне пристанут с вопросами, и представлял себе, что тогда я раскрою карты, встану и уйду. Я чувствовал, что у меня хватит на это духу.
Но в то же время меня удерживало любопытство и желание одурачить компанию. Я поведу себя решительно и мужественно: встану и уйду, чего они никак не ожидают. Вот и пусть чувствуют себя в полной безопасности среди своих. Должен признаться, что я имел бы право претендовать на проявление характера, если бы удрал. Один раз я так и поступил, тогда, с моим другом. Но это не избавило меня от сожалений и укоров самому себе. И наконец, меня соблазняла игра, та же самая, что соблазняла меня в проявочной и в случае с почтовыми марками, любопытство и этакое жульническое желание почувствовать себя самим собой, переходя на другую сторону. Сослужить кому-то службу, предавая его золотому тельцу — это ли не роскошь самоутверждения?