Ксения чувствовала, однако, что именно этот доклад, как она его назвала, и ее подводит к чему-то неожиданному. Вот и решила вновь растопырить свою сумку тяжеленной книгой.
Но дома, увидев пылившийся возле музыкального центра уже подзабытый сувенирный футлярчик с диском, где главы из «Радужной стерляди» читал Пелепенченко, Ксения решила воспользоваться своим преимуществом перед Инессой, у которой такого диска не было.
Послушаем, как интерпретировал роман-лауреат народный артист…
Анатолия Пелепенченко Ксении довелось видеть в профессии трижды, так как на убийственном фуршете он не появился.
Первый раз это было на концерте, которым завершалась научно-практическая конференция, где участвовала Ксения.
Пелепенченко приехал с композицией по рассказам Фазиля Искандера. Читал живо, но во время выступления произошло небольшое происшествие.
В какой-то момент разыгравшийся на сцене Пелепенченко вдруг застыл, а пребывавший в благоговейном эстетическом восприятии зал погрузился в окончательную тишину.
И в этой почти космической тишине — ее представляют, наверное, все — вдруг все громче и громче стали звучать щелчки фотоаппаратного затвора.
Репортер конференции, до этого момента серой тенью носившийся по всему залу и не раз взбегавший по боковым ступенькам на сцену, теперь открыл для себя счастливую возможность запечатлеть прежде подвижного, как веретено, Пелепенченко в артистической статике.
Щелкая затвором с нарастающей частотой, он из глубин полутемного зала упорно приближался к неподвижной фигуре народного артиста.
Наконец вновь взобрался на сцену и, всячески извиваясь для использования всех возможностей своего объектива, начал наступать на Пелепенченко.
И вдруг этот не самого высокого роста артист, во всяком случае заметно ниже, тоще и попросту старше фотографа, ожил и, взмахнув фалдами своего черного концертного фрака, обернулся каким-то неведомым существом, похожим и на грача, и на ворона, и на Чапаева в бурке из знаменитого фильма.
Этот парящий над зрителями демон с невероятной легкостью ухватил фотографа за ворот куртки и потащил по сцене к ступенькам. Ступеньки, все до одной, сверху вниз, фотографом были пересчитаны, но рухнуть ему на пол Пелепенченко не позволил, а поволок несносного хроникера к выходу.
Телом фотографа широкие двери были распахнуты, оно вылетело в кромешную темноту фойе и грузно там шлепнулось. Затем последовал не менее внушительный удар, очевидно произведенный тяжелой фотокамерой.
Во тьме исчез и сам Пелепенченко, но лишь для того, чтобы до отказа набитый зал-пятисотка услышал его короткое: «Сволочь!»
Вновь появившись при свете красной аварийной лампочки над дверным проемом, народный артист с балетной легкостью венецианского дзанни обеими руками плотно закрыл широкие двери, прыжком взлетел на сцену, застыл на мгновение в прежней позе, реактивным прострелом зала подавил даже тень попытки аплодисментов — и продолжил свой моноспектакль.
После конференции ученое сообщество бурно обсуждало этот поступок мастера. Мнения, как водится, разделились на равновеликие «про» и «контра», что грозило тупиком. Вдруг один из присутствовавших напомнил коллегам высказывание известной остроумицы Дороти Паркер: «Поскребите актера — и вы найдете актрису». По его мнению, поступок Пелепенченко был следствием истеричности его натуры, отдавал обыкновенным хамством и неуважением к своему коллеге — фотохудожнику.
В следующий раз Ксения увидела креативного Пелепенченко в роли Глумова в модном спектакле «Довольно простоты!» по пьесе Островского. Ксения никогда не была театралкой, отдавая предпочтение хорошему кино. Но у подружки заболел сын, горели билеты, и Ксения нежданно-негаданно оказалась вместе с завзятой театралкой-сослуживицей в театре «Ангажемент плюс», известном своими шумными постановками.
Сослуживица и порассказала кое-что про Пелепенченко. За годы сценической службы он сменил семь театров в Москве, а также играл на подмостках Киева, Минска и Алма-Аты, заслужив от братьев-актеров и сестер-актрис прозвище Толик Быстроутекающий.
Его постоянно кто-то приглашал к себе на спектакль или даже в труппу, но вскоре Пелепенченко вновь появлялся в ресторане еще старого, несгоревшего Дома актера на углу Пушкинской площади, слева от памятника солнцу нашей поэзии, а потом в ресторане Дома актера новоприобретенного, на Арбате. Это означало: он опять с кем-то разорвал отношения и ждет интересных предложений. Одним из таких интересных предложений и была роль Глумова.
Как всегда, Пелепенченко играл с огромным напором, но одна сцена особенно потрясала зал, одновременно повергая зрителей в полное недоумение.
В ответ на реплику Софьи Турусиной: «Я полюблю его, как родного сына», — Глумов, как предписывалось Островским, подходил с почтением к ней, но, когда она протягивала ему руку для поцелуя, с персонажа Пелепенченко каким-то невероятным образом полностью слетала вся одежда. После чего Турусина падала в обморок и подхваченная Пелепенченко — Глумовым, уносилась за кулисы.
Не менее, чем новаторское режиссерское истолкование классического образа, Ксению поразило природное обличье Пелепенченко. Не обладая сколько-нибудь достойной шевелюрой, обнаженный народный артист весь, не исключая спины и ягодиц, был покрыт густой черной шерстью, так что казалось: купчиху утащил маленький Кинг-Конг.
Была еще и третья встреча с Пелепенченко. Из Киева в Москву неожиданно нагрянул ее ближнезарубежный муж Сашка, с некоторых пор ставший Олесем, но угарной национальной самоидентификации все же не поддавшийся.
Впрочем, он всегда объявлялся неожиданно, только на этот раз прибыл не один, а как сопровождающий знаменитого еще с советских времен украинского поэта, лауреата Государственных премий СССР, кавалера орденов Ленина и Октябрьской революции, а уже в новом тысячелетии Героя Украины Павло Борисовича Драклёнычко.
Опубликовавший незадолго до перестройки огромную аллегорическую поэму «Чорний слуга, брунатный господар, жовте жито, блакитне небо», живописующую злокозненную деятельность бандеровского движения на территории оккупированной гитлеровцами Украины, и удостоившийся личной благодарности Юрия Андропова, Павло Борисович вскоре так же страстно писал о героях Чернобыля, а затем обличал московскую власть, до Чернобыля доведшую. Экзотически сочетая приверженность космополитическим коммунистическим идеям с лозунгами украинского национального возрождения, Драклёнычко всегда оставался в номенклатурной обойме украинского политического истеблишмента. Исключенный из компартии независимой Украины за активную поддержку оранжевой революции, вскоре он был возведен Виктором Ющенко в ранг Героя Украины — за самоотверженное служение стране на литературной, государственной и международной нивах и выдающийся вклад в сохранение национальной духовной культуры. А еще через несколько лет отправил почтой свою геройскую звезду тому же Ющенко — так протестуя против присвоения звания Героя Украины Степану Бандере. Впрочем, когда Донецкий суд ющенковский указ насчет Бандеры опротестовал, Драклёнычко согласился свою блуждающую звезду на лацкан личного парадного пиджака вернуть.
Явился он с этой звездой и в Москву, куда был приглашен Геннадием Зюгановым в рамках развития процессов международного коммунистического движения, прихватив с собой Сашку-Олеся как представителя цивилизованного украинского бизнеса. Однако Зюганов Зюгановым, а ностальгика ностальгикой. Тоскуя, как видно, по совписовскому быту, Драклёнычко решил посетить ресторан Центрального дома литераторов. Для эскорта отправились с дамами: Сашка, естественно, с Ксенией, а Павло Борисович разыскал и пригласил, как поняла Ксения, свою былую московскую возлюбленную — литературоведку Марину Лукогорскую, с которой познакомился в те времена, когда начались попытки открыть музей Михаила Булгакова в Киеве.
Марина Яновна, хорошо сохраняющая, как говорится, следы молодой красоты (Ксения оценила вкус Драклёнычко) и, вероятно, пребывавшая в загадочном раннепенсионном возрасте работоактивной москвички, расцеловавшись в вестибюле ЦДЛ со всеми, включая Ксению, выяснила, что сегодня и Пестрый зал, и Дубовый зал ресторана арендованы под фуршет мероприятия, которое пока что идет в Большом зале.