И — назад, к жаждущим!
— И колбасу принесла, — без энтузиазма произнес Трешнев, когда Ксения стала выкладывать перед академиками мужнины дары. — А как же отец?!
— Я говорила: он на диете. Обследуется! — Ксении очень хотелось показать всем им, что совсем не ради сакраментального обжорства ходит она по этим фуршетам. Пожалуйста! Ничего не жалко! Вот вам оба кольца найкращей украинской колбасы, еще вчера лежавшей на прилавке самого дорогого в Киеве, а может, и во всей Украине рынка, и лоснящаяся кровянка, вправленная в тугой чулок коричнево-бордовых жил заботливыми руками дородной украинской селянки.
Затем появилась на свет предусмотренная бутылка водки.
Благо стопок было в достатке. Разлили на четверых. Чокнулись.
— Признаюсь, ребята, рад, что здесь вас увидел, — заговорил Трешнев. — В последнее время вы редкие птицы на наших собраниях.
— Да уж, пашем как пчелки, не просыхая. — Стахнов сделал знак Трешневу, чтобы тот вновь наполнил стопки. — Начальство подгоняет.
— А что за спешка? — Трешнев будто только что вспомнил, что эти жалобы Стахнова уже звучали на псевдофуршете «Фурора». — Ведь вроде горчаковский сборник вы сдали…
— Сборник-то сдали. Но это же проект. Горчаковского нет, однако наследие его… Ну, ты понимаешь…
Трешнев, как видно, понимал, ибо промолчал.
Зато Ксения мало что понимала.
— Вы входите в комиссию по творческому наследию Игоря Горчаковского? — осторожно спросила она.
Стахнов трезвым взглядом уставился на нее.
— Хорошо сказала! — наконец воскликнул он, посмотрев на Клюшникова. — Согласен, Аркадий, считать себя этим самым…
— Кем нас только не считали… — Клюшников отрезал от кольца колбасы аккуратные, в меру толстенькие кружки, но не съедал их — любовался.
— Мы — редакторы, — произнес Стахнов с такой же заученной убежденностью, с какой детсадовцы заявляют пришедшим проверяющим: «Мы всегда наедаемся!»
— Но работы хватает… — произнеся эту неопределенно-утвердительную фразу, Трешнев не забыл наполнить стопки литературных афроамериканцев. Сам он оставлял свою почти нетронутой.
— Сейчас причесываем «Варакушку» и «Знак Митридата». — Стахнов отозвался на лукавое амфитрионство Трешнева. — То есть «Варакушку» уже причесали. Сделали из занудливой истории о бездетной писательнице-графоманке эротический триллер. В июне выйдет.
— А из «Митридата»? — наигрывая интерес, спросил Трешнев.
— Естественно, исторический детектив.
— А что значит: «причесываете»? — с осторожной доброжелательностью спросила Ксения. — Это рерайт?
— Какой еще рерайт? — Трешнев вдруг грозно посмотрел на Ксению: попридержи язык! — При чем здесь рерайт?
Но вдруг и без того добродушное лицо Стахнова озарила улыбка.
— Подожди, Андрюша! Твоя прекрасная, хлебосольная Ксения хочет эвфемизмами прикрыть то, что мы делаем. А по совести это называется глубокая редактура. Или — совсем попросту — переписываем его текст, нередко дописываем… Сейчас делаем нечто вроде новых авторских редакций первых его романов…
— Как «Вор» Леонида Леонова? — все же кое-что из университетского курса литературы Ксения помнила.
— Нет! Леонов «Вора» ухудшил по старости лет, а мы улучшаем.
— Скорее у нас получится что-то типа «Хазарского романа» Павича… — скромно заметил Клюшников.
— И что дальше? — не отставала Ксения.
— Как что дальше? Улицкая — хорошо, Рубина — прекрасно, Евгений Попов — замечательно, а все же надо новых раскручивать в этом сегменте. Подошел Горчаковский. Начал шумно, получил первые премии, привлек читателей…
— И нашу Татьяну Гавриловну увлек…
— Старик, не будем! — поднял Стахнов ладонь. — Сейчас не об этом. Хотя, конечно, при раскрутке дисциплина должна быть железной… Естественно, что в этом году «Норрку» должен был получить роман Горчаковского. Но другой, не «Стерлядь». Однако Игорек запутался во всех своих обстоятельствах и не выдал «на-гора» даже полуфабрикат…
Вдруг Стахнов, посмотрев на свою опорожненную стопку, спохватился:
— Все, Андрюша! Извини, но мы с Аркадием не можем пустить твою прекрасную украиночку в нашу российскую творческую кухню.
— Спокойно, Лева. Чужие здесь не ходят. Ксения — свой человек. А деликатесы — от ее киевского супруга…
Стопки вновь заиграли золотистой горилкой.
— Старик, ты всегда появляешься с красивыми бабами, извините, Ксения, но неужели никто из них не продемонстрировал тебе, что женщины — коварны?
— А чего мне Ксения будет демонстрировать, если она тоже работала по проекту «Прощение Славянского»…
— И вы?! — Стахнов протянул ей руку, а когда она подала свою, перецеловал пальцы. — Старички, у меня сложилось впечатление, что по этому проекту работала половина литературной Москвы.
— А что ты хочешь? — удивился Клюшников. — Сто тридцать романов. Или сто сорок…
— И как ваш роман назывался? — Теперь бдительность Стахнова подогрело выпитое. — Идеально нарезал, — это трижды академик сказал Клюшникову, закусив кружком украинской.
Но и Ксения уже кое-чему выучилась в этом мире литературных пройдох.
— Вы кровянку попробуйте… Я им написала два романа… — Трешнев с восхищением посмотрел на нее. — «Вторая смена старого жулика» и «Обмани меня нежно», однако названия почему-то не понравились Камельковскому, и он их заменил. А в каком окончательном виде они вышли — мне было по барабану. Деньги получила — и до следующих встреч!
— Вряд ли они будут. — Стахнов повертел в руке пустую стопку. — Камельковский — банкрот!
— Ну и прекрасно! — воскликнул Трешнев. — Сколько можно суррогаты гнать!
— Он закончил — мы продолжаем. Наливай! — скомандовал Стахнов.
— Ну, у вас более сложные задачи…
— Какие там задачи! Московские вариации римской весны миссис Стоун… — Трешнев и Ксения переглянулись, но переспрашивать ничего не стали. — Ладно бы только это… Но не будем грузить вас бестеровскими проблемами. Очень надеюсь, что Горчаковский не входит в круг вашего чтения.
— Извини, Лева, но мы все читаем, — важно сказал Трешнев и наконец выпил свою стопку. Закусил кровянкой, которую ловко, несмотря на жару, начал разделывать Клюшников. — Литераторы должны читать все, ничем не брезговать, попирать запреты. Представь: что будет, если врач, ну, например, венеролог, заявит, — извини и меня, Ксения, ты тоже филолог, — заявит: лечу только триппер, а сифилис — не буду.
— Бог миловал, — пробормотал Стахнов.
— Конечно, удовольствия особого не испытываешь, но… Всюду можно найти интересное. Например, в «Радужной стерляди» Ксения заметила…
Трешневский заход на цель неожиданно был прерван.
К ним подошли Карина и Адриан, многодетная пара академиков семейного стола Академии фуршетов, которых Ксении показали еще на «Норрке».
— Добрый вечер, сударыня и судари! — Адриан склонил перед ними седую гриву. — Прошу прощения, но мы с Кариной уже несколько минут не можем прийти в себя от обонятельных галлюцинаций. Когда она сказала мне, что слышит аромат украинской колбасы с Полтавщины, я посмеялся, но через несколько мгновений и сам его почувствовал. Не знаю, правда, с Полтавщины ли…
— С Полтавщины! — твердо сказала Карина. — Глобино или Миргород.
— Нельзя спорить, — с почтением произнес Адриан. — Карина — специалист. И хотя мой родной Днепропетровск ближе к Миргороду, чем ее родная Одесса, знаю: в колбасах она никогда не ошибается. Впрочем, как и в литературе.
— Но запах кровянки учуял именно Адриан! — воскликнула Карина. — Неужели это подали на фуршете?
— Сейчас! — скривил губы Стахнов. — Это все она, Ксения, волшебница. Одарила не только питием.
— Пожалуйста, — пригласила Ксения, — отведайте привет с родины.
— Мы почти что из научных целей, — смутилась Карина. — Не голодны, что и говорить.
Она оглянулась на опустошенные фуршетные столы.
— А мы что, голодны?! — удивился Стахнов. — Просто собралась хорошая компания. Адриан, будешь? — Он впервые взялся за бутыль горилки. Хорошо, что литровая.