— Только не говорите этого при итальянцах, — усмехнулся Лабунский, — сеньор Лицци считает, что самые лучшие сорта красных вин — итальянские.
— Не стану его разубеждать, — сказал Дронго, и в этот момент кто-то позвонил.
Лабунский кивнул Обозову, разрешая открыть дверь. Тот поднялся и пошел к двери. Затем, посмотрев в глазок, открыл дверь. На пороге стоял подтянутый мужчина среднего роста в смокинге. У него были красивые пышные волосы, правильные черты лица, светлые глаза. Это был знаменитый тенор Олег Торчинский. Он вошел в комнату с огромным букетом цветов в руках.
— Добрый вечер. — сказал своим хорошо поставленным голосом Торчинский.
— Здравствуй, Олег, — поднялся со своего места Лабунский и, небрежно затушив сигару, поспешил к гостю.
Торчинский передал букет Обозову и обнялся с хозяином дома. Дронго поднялся с дивана и пожал руку прибывшему.
— Дронго, — представился он.
— Олег Торчинский, — гордо назвался певец.
— Когда ты приехал? — спросил радостно Лабунский.
— Два часа назад. Прилетел из Вены, чтобы вас поздравить. А где Катя?
— Она сейчас выйдет. Как всегда долго одевается, — улыбнулся Марк. — Садись с нами. Что ты будешь пить?
— Ничего. Только теплую минеральную воду. Я прилетел на один день. Завтра вечером у меня концерт в Вене, и я возвращаюсь домой.
— Сегодня мы еще погуляем, — засмеялся Лабунский. — Обозов, дай нам минеральную воду. Я специально оставил на столике минеральную воду, знал, что ты приедешь, Олег.
— Спасибо, — кивнул певец.
Он был несколько смущен таким вниманием, но, с другой стороны, очевидно, привык к подобному отношению.
Обозов принес бутылку минеральной воды, налил в высокий стакан, протянул его гостю. Лабунский пригубил свой стакан с виски. Торчинский недовольно посмотрел на сигару, все еще продолжавшую дымить.
— Нельзя ее потушить? — спросил он.
— Конечно, — сразу ответил Лабунский, придавив сигару сильнее. Он не стал ее беречь, заметил Дронго, он ее раздавил.
С другого конца гостиной, где находились две спальные комнаты, послышались приглушенные шаги. Мужчины повернулись в ту сторону, откуда должна была появиться женщина. Двери раскрылись. Очевидно, она умела просчитывать эффекты от подобных театральных представлений. Створки двери распахнулись одновременно. Она появилась на пороге. Высокая, эффектная, в темном открытом платье, с дорогим колье на шее. У нее были красивые руки, волнующая линия плеч. Она понимала, что производит впечатление, и была горда произведенным эффектом. Кажется, единственный человек, на которого она подействовала не столь ошеломляюще, был Станислав Обозов.
Он вздохнул, поднялся, взял со стола огромный букет цветов, принесенный Торчинским, и протянул его женщине со словами:
— Это вам.
— Спасибо, — она поняла, что он испортил весь эффект, и обожгла его уничтожающим взглядом. Подошел Торчинский и поцеловал ей руку.
— Мы уже спускаемся вниз, — сообщил ее муж, — кажется, сейчас половина восьмого. Сеньор Лицци обещал появиться к восьми. У европейцев не принято опаздывать, даже у итальянцев.
— Это нужно сказать гиду, которая задержалась на целый час, — зло пробормотала Лабунская, входя в гостиную.
— Вы выглядите потрясающе, — восхищенно заметил певец.
— Надеюсь, — улыбнулась она ему и посмотрела на Дронго. — Я хотела поблагодарить вас за экскурсию. Вы были хорошим гидом.
— А вы оказались хорошей слушательницей, — ответил Дронго.
— Пойдемте вниз, — предложил Марк Лабунский. — Катя, ты взяла карточки от лифта и отеля?
— Да, они у меня в сумке, — ответила Екатерина, открывая свою сумочку от Гуччи. На этот раз она была эллипсоидной формы с металлической ручкой. Лабунская достала обе карточки и показала их присутствующим.
— А где наш контракт? — спросил Лабунский.
— У вас в сейфе, — напомнил Обозов. — Вы думаете, нам нужно взять его с собой?
— Нет, конечно. Надеюсь, что из сейфа его никто не достанет. Знаете, Дронго, я давно хотел вас спросить, вы ведь эксперт по преступности. Какой код считается идеальным? Говорят, что нельзя ставить даты своего рождения или даты своих близких. А какой код идеальный?
— Наверно, идеальных кодов не существует, — заметил Дронго, — к любому можно найти ключ.
— Я тоже так думаю, — кивнул Лабунский и открыл дверь.
Он пропустил вперед супругу, гостей и вышел следом за ними. Последним из номера вышел Обозов, который захлопнул дверь, и все пятеро прошли по коридору к кабине лифта. Дежурная, увидев Лабунских, подобострастно улыбнулась и пожелала доброго вечера. К своим клиентам здесь относились особенно почтительно.
Они спустились вниз и вышли в холл первого этажа. Внизу уже находились явно нервничавшие супруги Соренко. Очевидно, Лабунский не посчитал нужным предупредить их о переносе ужина на час, и они добрых тридцать минут искали, в каком именно ресторане могли оказаться Лабунские, пока наконец метрдотель ресторана не сообщил, что ужин перенесен на восемь вечера.
Клавдия была в зеленом плотно облегающем платье. Очевидно, она успела сильно понервничать, так как лицо ее было красного цвета и она задыхалась от возмущения. Ее муж успел расстегнуть две верхние пуговицы рубашки и распустить узел галстука.
— Где вы были? — не выдержала Клавдия, увидев сестру. — Мы так волновались.
— Не нужно нервничать, — хладнокровно посоветовал Лабунский.
Клавдия открыла рот, чтобы что-то возразить, но посмотрела на мужа и замолчала. Ее супруг, увидев Торчинского, изобразил бурную радость и долго тряс руку певцу. Без пятнадцати восемь в отель приехали Жураевы. Увидев Торчинского, они так обрадовались, словно он приехал на рождение именно к ним. Немедленно откуда-то появился фотоаппарат, и супруги по очереди и все вместе сфотографировались с певцом.
В восемь приехали итальянцы. Две пары. Одна пожилая, супругам было лет по пятьдесят пять — шестьдесят, другая — помоложе, лет по сорок. Всех четверых сопровождал Хеккет, который с удовольствием здоровался с каждым из присутствующих. С не меньшим удовольствием он поздоровался с Дронго, который был вынужден при всех пожать руку своему давнему сопернику.
Стол на четырнадцать человек был накрыт у бассейна. Предупредительный метрдотель и официанты уже выстроились вокруг стола. Все стали рассаживаться. С левой стороны, ближе к бассейну, сидели Лабунские, Торчинский, супруги Соренко и Жураевы, напротив — две пары итальянцев, Хеккет, Дронго и Обозов. Таким образом Дронго вынужденно оказался между Уордом Хеккетом и Станиславом Обозовым. Разумеется, это соседство его совсем не радовало. Он довольно быстро разобрался, что именно старший по-возрасту среди итальянцев и является тем самым Лицци, ради которого на банкете присутствовал Уорд Хеккет.
Первыми тосты произносили гости из России. Итальянцы уже немного привыкли к визитерам из стран бывшего Советского Союза и их несколько агрессивной манере вести себя за столом. Тосты следовали один за другим, официанты старались успеть налить всем присутствующим спиртное. При этом дамы не отставали от кавалеров.
Дронго смотрел, как вел себя каждый из гостей, оказавшихся за этим столом. Супруги Соренко явно чувствовали себя не в своей тарелке. Жураевы были преувеличенно любезны, как бы стараясь показать, что подобные приемы были для них не столь заметным событием. Торчинский был элегантен, вежлив и непроницаем, хотя иногда бросал грозные взгляды на Екатерину Лабунскую. Обозов мрачно молчал, уткнувшись в тарелку, и почти не пил, позволив себе лишь несколько глотков. Хеккет, напротив, был весел и необычайно оживлен, он поддерживал каждый тост Лабунского или Жураева и высоко поднимал свою рюмку.
За столом шла неторопливая беседа. Итальянцы рассказывали о своих планах, Лабунский говорил о своих проектах. Все были довольны. Торчинский иногда что-то шептал супруге Лабунского, и та весьма благосклонно склонялась к нему. Правда, иногда она посматривала и в сторону Дронго, сидевшего на другом конце стола.
Когда подали десерт, мужчины поднялись, чтобы выкурить сигареты. Лицци уже много лет курил только «Ротманс», тогда как Марк Лабунский достал свои сигары, а Жураев «Кэмэл». В отличие от итальянских женщин, российские дымили не меньше мужчин. Это считалось модным. На Западе же модным был абсолютный запрет на курение, здесь всячески стремились изжить столь вредную привычку.