Сама матушка оказалась типичной монашенкой – вся в черном, с массивным крестом на груди, круглолицая, свежая на вид, отнюдь не худая. Она приветливо поздоровалась, цепко пробежалась глазами по лицу Андрея, мгновенно оценила Тамару.
– А я решила, что вы будете один. И что вы хотите узнать от меня, товарищи журналисты?
Андрей нажал на кнопку диктофона.
– Вначале общие сведения, а потом, может быть, вы нам расскажете о текущей деятельности.
– Наш монастырь основан еще при Иване Грозном, как место ссылки монахов – которых подозревали в оппозиции церковной реформе, – привычно начала игуменья. – Тогда это был мужской монастырь. Сейчас у нас девятнадцать монахинь, двадцать пять послушниц и несколько трудников, включая мальчиков до четырнадцати лет.
– Трудников? – изумился незнакомому слову Андрей. – Уточните, пожалуйста, что это такое.
– Это те люди, которые пока не готовы принять послушание, но хотят находиться в монастыре. Они здесь живут и работают. Мы, можно сказать, не только культовое, но и благотворительное учреждение. К нам может прийти любая женщина, девушка, девочка и, как я сказала, мальчики до четырнадцати лет.
– И кто идет?
– Люди, ищущие Бога, страждущие, потерявшие надежду, хворые… Легких больных мы лечим, тяжелых принимаем, но только на несколько часов – вызываем врача из горбольницы или скорую. Хотя… Некоторые просят оставить их здесь под собственную ответственность – для исцеления.
– И выздоравливают?
– Часто. – Игуменья улыбнулась по-детски наивно и радостно. – Почти все уходят с улучшением. Ученые говорят – хороший естественный фон. Монастыри и храмы всегда по-умному ставили там, где была благоприятная аура. Я пятнадцать лет в Бауманском преподавала, точные науки…
– А как здесь оказались?
– На то была воля Божья.
– Кто и как может стать монашкой?
– Монахиней, молодой человек… В принципе почти любая женщина, если только она не надеется скрыться от правоохранительных органов, после пяти лет послушания. Приходится выполнять много тяжелой работы с шести утра до девяти вечера, много молиться. У нас послушницы в основном работают на огороде, обихаживают паломников, помогают реставраторам. Есть иконописная мастерская и златошвейный цех.
– А туда можно пройти? – заинтересовалась Тамара.
– Да, можно еще в церковь. В кельи к монахиням – нет. Ничего интересного – быт скудный, монашеский. Идемте.
Они вышли в узенький коридор, прошли застекленной галереей.
– Я вам распечатку дам – история, архитектура, устав. А сейчас пройдем в мастерские.
В большой и светлой горнице за столами работали девушки и женщины, все с забранными под платки волосами. На столах стояли баночки с гуашью, лежали тюбики с маслом и темперой. Рисовали на толстых досках, довольно неуважительно вертя их на столе.
– То, что у нас в коридорах висит, – лучшие ученические работы. Женщины в основном пишут небольшие, домовые иконы, храмовые мы заказываем в одной московской мастерской – там мужчины-иконописцы работают. Женщины миниатюры лучше пишут, аккуратнее, благоговейнее. Златошвейки – традиционно только женщины.
За следующей дверью сидели вышивальщицы. Сосредоточенно работая иголками, трудились над большой, в два одеяла, вещью.
– Простите – это настоящее золото? – тихо уточнила Тамара.
– Нет, нам это пока не по умению. Это пряденое золото – шелковая или льняная нить, обвитая позолоченной серебряной нитью.
Вышли из мастерской. Матушка повела через двор к храму. На пороге остановилась, перекрестилась три раза, поклонилась в пояс. То же сделала и Тамара. Андрей решил, что он здесь на работе, и просто склонил голову, ожидая конца церемонии.
Слушая рассказ о том, кто и что писал, как раскрывали и восстанавливали фрески, Андрей вспомнил о Селиверсте и водяном чудище.
– Мне Михал Юрич рассказывал о каком-то редком изображении.
– Да, это малоизвестный в православной традиции святой Селиверст. Он жил в IV веке в Германии и смог молитвой покорить водяного дракона.
На иконе, писанной прямо на столпе, в правом притворе, светился старик с белыми кудрями вокруг обширной лысины. Из коричнево-красных волн, завивавшихся к босым ногам святого, вылезало чудовище с собачьей головой и оскаленными зубами, явно намереваясь его съесть. Хвост у гада был чешуйчатый, лапы – когтястые.
«У, ты и мутант!» – вздрогнув, хмыкнул Андрей.
– Обычно на таких иконах бывает изображение Николая Чудотворца, а у нас вот Селиверст. Он, если можно так выразиться, покровитель всех, кто связан с водной стихией, избавитель от болезней непонятного происхождения и других редких напастей.