Стоя рядом с двумя телами в военной форме, Роман сначала осмотрелся по сторонам. Он снял с трупов оружие и, повесив его на плечо, придвинул к себе рюкзаки. Молодой человек кинул взгляд сначала на Михайлюка, который по-прежнему не мог выйти из своего ступора, затем на седовласого, а после прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться.
Несмотря на полное осознание того факта, что страх сейчас ничем помочь не мог, избавиться от него не получалось, ибо он возникал чисто инстинктивно.
Было сложно. Рома ощущал, как перебирает струны. Он представлял себе обычный манекен. Стоило дёрнуть за одну из струн, как он начал вставать, опираясь на парую руку. Тело почти выпрямилось в спине, когда Коршунов открыл глаза. Молодой человек потерял свои струны, и солдат вновь замертво упал на холодную плитку. Седовласый, судя по всему, ликовал, но все его эмоции похожи были лишь на жуткий хрип. Заражённые начали расходиться по углам — седовласый, похоже, сдержал своё обещание.
— Всё… бери, — в очередной раз излагал свои мысли повелитель здешней орды. — Уходи… А там назад… Я хочу так…
Навесив на Михайлюка один из рюкзаков, Роман схватил его за руку и потащил к машине. Возможно, именно страх делал почти четырёхкилограммовые автоматы и тяжелые, набитые припасами рюкзаки невесомыми. Вздохнуть с меньшим напряжением получилось лишь отъехав от города. Только тогда Рома понял, что они имели возможность обчистить всё здание до той степени, когда в машину перестало бы что-либо влезать.
Ни один из них не мог сложить чёткой картины того, как они выехали оттуда вообще. Они упустили из виду даже толпы зомбированных, что лениво оборачивались на УАЗик. Однако, всё-таки придя в себя, Роман, свернув уже на грунтовку, резко остановился. Михайлюк тоже постепенно приходил в себя, поэтому внезапной остановке смог даже удивиться.
— Вась, я этого не хотел, — обратился к нему Коршунов, собирая всю свою волю в кулак. Руками он крепко сжимал руль. — Если кто-то узнает о произошедшем, то я, клянусь, перебью лично каждого, а тебя на всё это заставлю смотреть.
— Я буду нем, — солдат нервно закивал. — Как рыба.
Коршунов на подсознательном уровне ощущал чужой страх. Он не хотел вообще говорить всё это, но иного выхода не видел. Убивать Михайлюка не хотелось — было банально жаль губить невинную жизнь. Но и демонстрировать весь свой потенциал, который Роман сам ещё толком не обуздал, хотелось ещё меньше. Ровно как и сдавать остальных.
========== Глава 10. Рукописи ==========
Михайлюк не соврал в том, что будет молчать. Майор же в ложь поверил; неудивительно, ведь преподнесли ему ситуацию как нечто обыденное — на них напали зомбированные, и выжившей парочке самим с трудом удалось ускользнуть. Своей компании Рома толком ничего не рассказывал, ибо было это как минимум рискованно. Помимо вопроса выживания после пережитого стоял ещё и вопрос иерархии зомбированных. Молодой человек не откидывал вероятности того, что они попросту эволюционировали, но только очень быстро. Но зачем? И что за этим всем стояло?
Рома не знал. Источника информации, достовернее своих глаз, у него не было. Вполне возможно, какие-то ответы мог дать седовласый, но встречи с ним не хотелось. Коршунов не знал, что на уме у многих людей, а тут…
Жизнь в бункере, тем временем, шла своим чередом. Погибших, конечно же, оплакали, но сильного удара по привычному ритму это не дало: все разбрелись выполнять свои обязанности, а работу павших раскидали по менее занятым. Лиза рада была новым книжкам, с особой увлечённостью рассматривала картинки. Более взрослое население днём занималось своими делами, а под вечер расслаблялись за мафией или имаджинариумом, колоды от которых Рома передал в общий доступ.
Со временем молодому человеку начинало казаться, что Фоменко темнит. В его действиях не было ничего необычного, но правда таилась за мелочами, в некоторых из которых он проявлял чрезмерную осторожность. Рома присматривался к нему, отчего улучшались их с Матвеем отношения — ему майор нравился ещё меньше.
Фатима уходила всё дальше на задний план в мире воспоминаний. О ней никто не вспоминал, кроме Романа, что уж говорить о её брате. Коршунов научился принимать её как предателя. О смерти матери он словно не помнил. Молодой человек мог назвать её имя, какие-то факты из биографии, но где она и что с ней его не тревожило. И ему почему-то казалось это нормальным. Возможно, факт её кончины терзал Рому так, что бессознательно он просто вырезал этот участок из своих воспоминаний.
Грызла уже не тоска, а скука. Постепенно раздражать начинали даже стены. Настольные игры, несмотря на разнообразные их вариации, приедались. На поверхность, конечно, бежать сломя голову от этого не хотелось, но и ощущение, что скоро придётся лишиться рассудка, не покидало. Оставалось искать приключения на свою пятую точку в бетонных стенах.
Импровизированная библиотека Фоменко, к которой имели доступ все, граничила с куда более скромным помещением, запертым от посторонних глаз. Это были архивы майора. Роман прозвал это место шкафом, ведь по размеру оно примерно таким и было. Так уж исторически сложилось, что в мирное время Коршунова подобные запертые места часто привлекали. Теперь, когда вокруг действительно устоялось спокойствие, эта тяга возобновилась. Несмотря на то, что Фоменко пристально следил за этой комнатушкой, один раз Роман всё-таки смог проникнуть вовнутрь. Папок на полках было много, а которые из них представляли ценность знал только сам майор.
Однако и на улице Коршунова наступил праздник. Фоменко явно соскучился по лесным прогулкам на свежем воздухе, поэтому очередная вылазка должна была произойти под его чутким контролем по его же решению. Путь к архиву никто не преграждал. Войдя к нему, Роман набрал полные лёгкие воздуха, после чего медленно выдохнул — работа предстояла колоссальная. Вдобавок, здесь витал особый бумажный запах. Комната была миниатюрной, все полки снизу доверху были забиты папками как картонными, так и пластиковыми. На крохотном столике в углу стоял выключенный радиоприёмник. Коршунов перебирал одну папку за другой, и все они для него были пустым звуком.
Как только молодой человек добрался до синей пластиковой папки, которая была перевязана куском какой-то красной тряпки, в комнату зашла Лиза: возвращался Фоменко. Сунув папку под одежду, Роман покинул архив, тихо закрыв за собою дверь. Он даже не подозревал в тот момент, насколько ему повезло.
Ночью, когда добрая часть всего коллектива спала, Коршунов схватил своё чтиво и решил уединиться в уборной. Закрыв за собой дверь кабинки, он опустил крышку на унитаз и присел сверху. Стоило ему только открыть папку, как, соблюдая закон подлости, в помещение вошёл кто-то ещё.
— Тоже от сухпайков крутит? — спросил гость, увидев ноги молодого человека.
— Ага, — Рома весьма успешно изобразил голос страдальца.
— Ничего, — заверил его собеседник. — Недельки через две отпускает обычно.
Спустя пару минут мужчина, сделав своё мокрое дело, вышел. Коршунов вновь смог вернуться к чтиву. Перейдя непосредственно к саму тексту, он почувствовал, словно его самым жестоким образом долгое время обманывали.
Фоменко действительно был не так прост. Он изучал и анализировал как своих подчинённых, так и заражённых. Подопытными выступали все, включая Романа и его товарищей. У майора явно была связь с внешним миром, к которой он никого не подпускал. Он однозначно был не в себе. Документ не был официальным: он не соответствовал ни одному из известных Коршунову ГОСТов и был весь написан от руки. Многие фразы и предложения были вычеркнуты, а некоторые даже заштрихованы. Единственное, что можно было назвать везением во всех этих рукописях — хороший почерк их автора.
Раздел первый: «Свои». На этих страницах Рома нашёл краткое, но в то же время полное описание жизни каждого солдата. В строках не было эпитетов, это было что-то наподобие анкет. Где и когда родился, как учился в школе, есть ли высшее образование, состав семьи и присутствие в личной жизни партнёра на момент начала несения военной службы, вредные привычки, наличие татуировок. Здесь было буквально всё, не хватало только диаметра черепной коробки в миллиметрах. Впрочем, Роме это всё оставалось неинтересным до одного момента: у каждого была графа о наличии способностей. Почти у всех были прочерки. Выделялся только Михайлюк — на нём стоял знак вопроса.