— Простите, учитель! Вы снова забыли. Я — самурай Мацуяма. Никаких стихов на дом вы мне задавать не изволили.
— Так вы не мой ученик? Но тогда… — растерянно протянул слепец, а потом тихо мучительно застонал.
— Учитель?! ― тревожно вскинулся Кадзэ. Протянул руку и в темноте осторожно нашарил пальцы старика — слабые, тонкие, как прутики, и хрупкие, словно сухие осенние листья. — Вам нехорошо, учитель?!
— Нет. Просто… — Голос слепого ученого с каждой секундой становился слабее. Дыхание его сделалось трудным, прерывистым.
— Учитель, мое присутствие вас утомляет. Я пойду.
— Нет-нет, не уходите. Я так странно себя чувствую… точь-в-точь как тогда…
— Как когда, учитель?
Старик вздохнул. Лица его в темноте было не разобрать, но в голосе явственно звучало удовольствие, а не боль.
— Ах, Фудзи-сан[41] на рассвете… Какая красота! Никогда я не видел столь прекрасного зрелища!
Кадзэ решил — старика явно опять заносит. Впрочем, приятно прислушиваться к его голосу, вдруг прозвеневшему неожиданной силой.
— Взгляните, мой мальчик! Видите ли вы, как восходящее солнце постепенно окрашивает снег алым? Видите? Вот уже запылала багряным пламенем вся вершина, словно одетая в пунцовый шелк!..
Дрожащим пальцем слепой ученый указывал куда-то в темноту. Кадзэ понимал: его посетило видение. Мысленное зрение, даруемое памятью, — единственная услада в мире вечного мрака. Можно утратить обычное зрение, но глаза души пелена слепоты затянуть не в силах.
— Какая красота! Видели ли вы когда-нибудь что-то подобное?
— Никогда, учитель, — с чувством отвечал Кадзэ.
— Не прекрасно ли, что нам хоть изредка доводится лицезреть такую красоту?
— Прекрасно, учитель!
Старенький ученый вновь прерывисто вздохнул. Иссохшая, морщинистая рука бессильно упала на футон.
— Учитель!!! — Как ни старался Кадзэ держать себя в руках, в голосе его явственно звучали боль и сострадание.
— Да. Хоть раз в жизни пережить встречу со столь несравненной красотой — великая радость, — прошептал старик еле слышно. — Теперь я могу умереть. Я счастлив!
Из горла его вырвался долгий ужасный хрип. Несколько минут Кадзэ молча сидел в темноте, напряженно вслушиваясь — жив еще слепец или уже нет? Не расслышав ничего, он позволил себе дерзость поднести ладонь к губам престарелого ученого. Ладонь, однако, не уловила даже слабейших признаков человеческого дыхания. Голова самурая скорбно поникла. Минута шла за минутой, а он все сидел над телом Нагахары в горестном молчании. Кадзэ и сам не ответил бы, сколько времени прошло, пока он нашел в себе силы молитвенно сложить ладони и начать читать шепотом заупокойную сутру.
Глава 23
Кадзэ скрывался в лесной чаще — собственно, только этим он в последние несколько дней и занимался. Лето кончилось, ушло вместе с ним и тепло, по ночам уже зуб на зуб не попадал. Питался Кадзэ тем, что в лесу добывал, — жарил вкуснейших кроликов, пойманных в самодельные силки, закусывал съедобными корешками и молодыми побегами папоротника, — короче, даже неплохо выходило. Порой по ночам крадучись проскальзывал на несколько минут в дом Дзиро, разживался у старика то горсточкой соли, то мисочкой мисо — разнообразить свою еду. Рисовые печенья, полученные от паренька на постоялом дворе, он пока не трогал, хранил на совсем уж черный день.
Японцы — вообще народ терпеливый, но Кадзэ, как по свойству характера, так и по воспитанию, и самого терпеливого из них нашел бы, чему в этом смысле поучить. Стало быть, дни проходили за днями, увидеть то, на что рассчитывал, он пока не сумел, однако особого разочарования не испытывал. Долгие ночные разговоры со слепым ученым убедили его: на сей раз он, так сказать, поставил гору в нужном месте поля битвы. Вот он и собирался оставаться такой горой и дальше и даже на шаг не двигаться с избранного места, пока не увидит наконец то, что должен увидеть.
Самурай оказался прав: на девятый день ожидания терпение его было вознаграждено.
Тот, кого он ждал столь долго, на сей раз позабыл о своей обычной привычке к эксцентричной роскоши. Он был одет изысканно, но просто, на воинский лад. Легко, как птица, он соскочил с коня, распаковал притороченный к седлу тюк. Принялся развешивать на нижних ветках деревьев мишени для стрельбы из лука марумоно — причем развешивал их, как сразу заметил Кадзэ, на очень большом расстоянии друг от друга. Собственно, марумоно представляли собой обычные круглые плетенки из соломы, выкрашенные в белый цвет. В центре каждой — большое черное «яблочко». По верхнему краю — две пеньковых веревочки, подвешивать мишень.
41
Фудзи-сан — старинная вежливо-ласкательная форма названия самой знаменитой горы Японии, сплошь и рядом употребляется и в наши дни.