Вот теперь Манасэ не актерствовал — изумление его было совершенно искренним.
— Да вы просто одержимы! В усадьбу? Зачем? Или вы и там за мной следить изволили? — воскликнул он.
— Нет, в усадьбе я за вами не следил. Туда я ходил, чтоб беседовать с покойным учителем Нагахарой.
— С этим выжившим из ума стариком? Поразительно. Вы столько времени убили на разговоры с ним? Да ведь он под конец уж и сам не сознавал, на каком он свете! Когда он наконец умер, я, простите, почти вздохнул с облегчением…
— Да, — согласился Кадзэ, — затмения у него случались, но и просветления — тоже. И кстати, даже когда несчастный не осознавал, где он и с кем беседует, о Японии эпохи Хэйан он все равно рассказывал умно и здраво. Не смейтесь. Старик был великим ученым, а к великим ученым следует относиться с подобающим почтением. Да, ему частенько казалось, что он пребывает в давно ушедшем прошлом, но все равно — сколь много интересного он успел мне поведать!
— Что же, к примеру? — иронически скривил полные губы Манасэ.
Кадзэ, которому до смерти надоело стоять, опираясь лишь на одну ногу, принял более удобную позу, тем самым незаметно приблизившись к князю еще на полшага.
— К примеру, я немало узнал об обычаях наших предков, живших шестьсот лет назад. О тех нравах и манерах, которым ныне стараетесь следовать вы, — вчуже восхищаюсь, хотя бы потому, что понимаю, сколь это трудно и неудобно — в наши-то дни!
— Да я и сам не однажды говорил вам, что пытаюсь возродить изысканный образ жизни наших предков, — пожал плечами Манасэ. — Простите, дорогой мой, но это не объясняет причины, почему вы тайно остались здесь и принялись за мной следить.
Кадзэ преотлично понимал: целиком покрыть расстояние до Манасэ он не успеет, красавчик спустит стрелу много раньше. Но понимал он и другое — долго князь в таком положении правую руку не продержит — устанет. Скоро ему придется либо выстрелить, либо, наоборот, тетиву ослабить. Как же его уболтать, как заставить именно ослабить тетиву? Ведь тогда Кадзэ получит время, достаточное для того, чтобы сделать еще с десяток шагов, а возможно, даже и чуть больше — в идеале, конечно, хорошо бы подобраться к Манасэ на расстояние меча. Правда, риск велик, скорее всего князь ему этого сделать не даст, раньше убьет. Хотя… ну подумаешь, убьет! Кадзэ Бусидо с мальчишеских лет изучает, главное усвоил: смерть — всего лишь обычная часть жизни человеческой. Он умрет, потом возродится в следующей инкарнации, будет жить снова. Нет, что-что, а мысль о смерти не пугала его совершенно. Противно только будет уйти в иной мир, потерпев поражение. Вот если бы удалось не просто умереть, а и Манасэ с собой прихватить, — тогда дело другое. И все равно скверно — так и не сумел он отыскать дочь госпожи…
— Так все же что вам наболтал сумасшедший старик? — решил продолжить беседу Манасэ.
— Послушайте, князь! Я снова повторяю вам: Нагахара был великим ученым и прекрасным учителем. Благоволите говорить о нем в более уважительном тоне! — рявкнул Кадзэ.
И снова поляну огласил звенящий, лукавый смех Манасэ.
— Похоже, вы где-то набрались воистину странных мыслей, — заметил он. — Ну хорошо. Что ж, этот великий ученый сказал вам что-то, послужившее причиной вашей нелепой слежки за мной?
— Нет. Он не говорил. Вы не поверите — вы сами это сказали!
Манасэ снова замер от изумления:
— Вот как? И что же я сказал?
Кадзэ мило улыбнулся и вновь сменил позу на более удобную, одновременно сделав еще полшага. Он видел: рука Манасэ, держащая лук, устает все сильнее, напряжение тетивы заметно ослабевает.
— А сказали вы мне, что каждые двадцать лет, во время церемонии разрушения храма Исэ, люди ломают бревна дерева хиноки, из коего он выстроен, на мелкие кусочки и раздают эти кусочки паломникам, во множестве собирающимся на священное действо.
Манасэ еще больше ослабил тетиву. Вопросительно склонил голову к плечу. Устремив на красавчика князя невозмутимый взор, Кадзэ мысленно снова и снова прокручивал сцену стрельбы по мишеням, свидетелем которой стал несколько минут назад. Судя по этой тренировке, для Манасэ лук — что продолжение собственной руки. Отменный стрелок! Поразить движущуюся мишень, сидя в седле, да еще и на полном скаку, — задача необычайно сложная. Тут необходимы и постоянная практика, и способность к полной сосредоточенности. Но было в сцене стрельбы и еще что-то, какая-то мелкая, но важная деталь, которая крутилась в дальнем уголке памяти Кадзэ и не давала ему покоя. Сэнсей, обожаемый старый учитель, тот бы тотчас вспомнил и сказал глупому ученику, в чем дело. У Кадзэ прямо скулы сводило от бешенства: мелочь огромной важности с достойным лучшего применения упорством отказывалась вспоминаться!