— Вы готовы?
— Готов и ожидаю вас, — произнес Кадзэ за его спиной.
Манасэ коротко кивнул. Прикрыл глаза и решительно, изо всех сил вонзил меч себе в живот. Когда холодно серебрящееся лезвие вошло в беззащитную плоть, с губ его сорвался единственный чуть слышный стон — стон, полный даже не боли, а скорее безмерного удивления. Но Кадзэ и не собирался позволить князю испытывать настоящую боль — и, кстати, всерьез вспарывать себе живот тоже. Его занесенный меч обрушился вниз с почти неуловимой для взгляда скоростью и молниеносно ударил по шее Манасэ. Покатилась по траве отрубленная голова…
Из перерубленной шеи князя фонтаном ударила кровь. Голова с тихим стуком покатилась по земле. Обезглавленное тело дернулось в последней судороге и медленно упало в траву. А отсеченная голова вдруг открыла глаза, замигала — и мигала добрых несколько мгновений. И лишь потом темные глаза Манасэ закрылись навеки.
Кадзэ стоял как вкопанный, уставив взгляд на печальную сцену человеческой гибели. Жадно хватал ртом воздух. Ничего. Скоро он успокоится, скоро мучительное напряжение оставит его… точь-в-точь как кровь, все еще хлещущая из обезглавленного тела Манасэ. Беглым взором Кадзэ окинул черно-белый шелк одежд князя, — нет, подло и непристойно было бы вытирать о них свой меч. Самурай оторвал от своего и так уж изрядно растерзанного кимоно еще полоску ткани и отер ею лезвие катаны, перед тем как убрать наконец оружие в ножны.
Пора завершать ритуал. Как положено, он поднял голову Манасэ за волосы и отнес ее назад, к телу. Осторожно перевернул тело — так, чтобы оно лежало на спине. Аккуратно распрямил ноги мертвого князя, сложил его руки на груди, в классической погребальной позе. Потом подобрал флягу — надо же, как ее Манасэ аккуратно на землю поставил! Во фляге, на счастье, оставалось еще немного воды — хватило и пыль с растрепавшихся волос смыть, и снова тщательно их пригладить. Голову Кадзэ приложил обратно к телу. И лишь потом опустился в траву на колени и низко-низко, касаясь лбом земли, поклонился навеки покинувшему сей бренный мир властителю маленькой провинции.
После он долго сидел рядом, смотрел в безжизненное, но все еще красивое лицо. Белоснежная рисовая пудра уже не в силах была скрыть сероватую бледность смерти, покрывшую щеки. Огромные глаза, казалось, все еще смотрели из-под черточек бровей, забавно наведенных на старинный лад, высоко на лбу. Кончиками пальцев Кадзэ бережно прикрыл веки Манасэ. А потом вновь поклонился в землю.
— Не знаю, — заговорил он чуть слышно, склонившись над телом князя, — соблаговолите ли вы когда-нибудь даровать свое прощение тому, кто принес в ваш дом беду и жестоко оборвал вашу молодую жизнь. Но все же надеюсь, что дух ваш выслушает слова, которые, из опасения вашего побега, я не мог и не хотел сказать вам, пока вы были живы.
Ах, светлейший… Вы сказали — ронин, игрушка судьбы? Не столь уж давно я тоже был князем и тоже управлял провинцией — правда, моя провинция раз этак в пятьсот превосходила размером вашу. Я смел надеяться — пока продлится процветание моего господина, удача будет благоволить и мне. Увы, господин мой неизменно хранил верность покойному правителю Хидэёси. Когда разгорелась война за право наследования Хидэёси, он присоединился к войскам, поддерживавшим сторону не Токугавы Иэясу, но семьи Тоетоми. Помните битву при Секигахаре, которая принесла вам власть и титул? Так вот. Я в той битве потерял все, что имел. Господин мой пал там, на поле брани, а я, злосчастный, даже не сподобился радости умереть вместе с ним. Вместо этого я, по приказу его, мчался с оставшимися воинами нашего клана в его родовой замок, на который предательски напали приспешники Токугавы. Но мы опоздали. Замок пал. Только дымящиеся руины от него остались.
Что вам еще рассказать? Супруга и дочь моего господина оказались в плену. Благородную госпожу мне спасти удалось, а девочку — нет. Госпожу мою — женщину! — пытали, как мужчину. Звери, забывшие законы и потерявшие честь! Ей кричали, что продадут ее дочь в услужение, как безродную простолюдинку. Она знала: это правда, и мысль об ужасной доле, которая постигнет ее любимое дитя, вонзила в ее нежное сердце острые клыки, словно крошечный, но хищный зверек. Да, я спас ее, — но после пыток, снедаемая горем и стыдом, она прожила недолго. Только и успела, что взять с меня перед смертью клятву любой ценой отыскать и вызволить из рабства ее дочь.
В третий раз Кадзэ поклонился мертвому князю, касаясь лбом земли. Выпрямился и продолжал:
— Ну вот. Теперь вы сами видите, правда? Я до смерти стану с болью вспоминать о том, что принес несчастье в вашу жизнь и принудил вас совершить сэппуку в самом расцвете лет. Но вы ведь понимаете — я просто не мог обратиться за помощью и правосудием к официальным властям — ставленникам Токугавы, ныне правящим Японией. И еще… уж простите мне мою наглость, князь Манасэ, только я все равно скажу: не очень хороший правитель из вас вышел.