Нагато, хоть и сам из благородного сословия, тоже всегда ерзал неловко в этом темном кабинете, уставленном книгами. И уж вовсе невмочь ему было от тяжкого, пряного аромата духов, которые щедро лил на себя господин. Слуги втихую дивились — далеко не каждый день светлейший князь Манасэ ванну принимает. Ходят слухи, научился он этому у волосатых гайджинов — варваров из дальней западной земли со странным именем «Европа». Слышал Нагато истории о столь таинственных людях, но видеть гайджинов лично не видел. А духи князь Манасэ любит, да, — и покупные, и саморучно смешанные. В комнате — не продохнуть. Так и висит в воздухе удушливая смесь заморских благовоний, дыма вчерашних свечей и запаха старых соломенных циновок — татами. Дышать, дышать нечем! Нагато в который уж раз подумал — еще чуть-чуть, и он просто чувств лишится.
Не признаешься, конечно, господину (жить ведь всяко хочется), но каждый раз, как повелитель Нагато запирался с ним наедине в маленьком кабинете с опущенными шторами, воздух, напоенный тяжелыми ароматами, доводил судью едва не до истерики. Надо как можно скорее поведать князю о самом важном и откланяться. Иначе — никак. Почему? Во-первых, Нагато, полузадохшемуся и так из этой шкатулки, замкнутой на все запоры, едва не на карачках выползать придется. Во-вторых, уши у него вянут от странной, медлительно-изящной манеры изъясняться Манасэ: слово поймешь, три — нет. А в-третьих, обстоятельства убийства, случившегося на перекрестке, таковы, что лучше бы господину нос свой породистый в это дело не совать.
Князь Манасэ поднес сложенный веер к губам — верный знак, что молчание судьи его раздражает.
— Однако, светлейший господин, мне кажется — у случившегося может быть и другое объяснение! — бухнул Нагато.
— И какое же, дорогой мой? — На сей раз в голосе Манасэ прозвучали отзвуки легкой заинтересованности.
— Да, да! Может, того торговца и вовсе ронин убил!
Манасэ рассмеялся — звонко и коротко, ровно колокольчик в комнате прозвенел.
— И что же заставило вас, дорогой мой, прийти к такому выводу?
Нагато умным человеком себя никогда не считал, но уж изворотливым — наверняка.
— Я заметил — многие мелочи в положении тела указывают, что незнакомец был убит отнюдь не на перекрестке.
— Вы уверены, дорогой мой? — Князь, похоже, заинтересовался всерьез.
— Да, господин мой, уверен! Торговец был обут лишь на одну ногу. Вторую его сандалию не удалось обнаружить поблизости от перекрестка. А это значит — она лежит в том самом месте, где у несчастного в действительности отняли жизнь.
— Надо же, как вы наблюдательны…
Нагато передернуло. Да, — а вот расспросит Манасэ этого олуха старого, старосту Ичиро, что да как… Нет, внаглую врать не стоит, право.
— Господин, я узнал об этом во время допроса ронина!
Князь Манасэ принялся легонько постукивать веером по ладони свободной руки — стало быть, размышлял о чем-то.
— Любопытно, — пропел он наконец.
— Но и это еще не все, светлейший!
— Что же еще?
— Я практически уверен — торговца убили вовсе не разбойники из банды Куэмона!
— Вот как?
— Да, господин мой!
— И на чем зиждется подобная уверенность?
Нагато мысленно поздравил себя с победой. Все-таки удалось ему заставить господина выражаться нормально — не туманными полуфразами, нервными движениями веера и ироническими движениями тонкой брови. Уже немало!
— Благоволите выслушать, господин мой, — заторопился он. — Когда я осматривал тело, то заметил: на поясе у убитого торговца по-прежнему висит кошелек. Проверил — а в кошельке полно денег! Я и подумал: ну, предположим даже, что Куэмону зачем-то понадобилось оттащить тело жертвы подальше от места убийства, но деньги при трупе оставить?! Ни один разбойник о подобном и не помыслит…
Краем глаза судья заметил — господин смотрит на него удивленно, с некоторым даже уважением.
— Любопытные замечания, драгоценный Нагато, — заговорил он наконец, и судья гордо выпрямился, ибо его светлейшество весьма нечасто называл его по имени. — Но отчего вы решили, что торговца убил именно ронин?
— Слишком много он знает об обстоятельствах преступления, — честно ответил Нагато. — Он первый сказал, что торговца убили далеко от перекрестка. Дал понять к тому же, что ему известно и еще немало, — но отказался отвечать, что именно. Соизвольте подумать, господин мой, — откуда пришлому человеку столько знать об убийстве, коль не сам он и убил?
И снова тихонько забарабанил сложенный веер по изысканно-прозрачной ладони. Наконец князь Манасэ произнес: