Она замолчала. В тишине стали слышнее завывания ветра и стук дождя по стеклу. Вилна ван Ас подняла голову и посмотрела на Хоуп Бенеке:
— Я много раз хотела что-то у него спросить. Хотела успокоить его: мне он мог рассказать все, я всегда буду его любить, что бы он ни натворил. Я была ужасно любопытна, мне хотелось узнать его получше. Наверное, дело в том, что я хотела куда-то его поместить, как мы поступаем со всяким, помещая в определенное место в голове. И тогда мы знаем, что сказать этому человеку в следующий раз при встрече, как ответить, чем утешить. Тогда жизнь становится чуточку легче. Но я ни о чем его не спрашивала. Боялась, если начну расспрашивать, то потеряю его.
Она перевела взгляд на ван Гердена:
— У меня ничего не было. Иногда я представляла, что его родители похожи на моих: отец крепко пил, и мать развелась с ним. Может, он тоже вышел из низов. Как я. Но у него была я, а у меня — он, а больше нам ничего не было нужно. Вот почему я не перечила ему. Даже когда я забеременела и он сказал, что надо что-то придумать, потому что дети не заслуживают того, чтобы бросать их в наш жестокий мир, и что мы не сумеем их защитить. Я ни о чем его не расспрашивала, потому что поняла, что его били. Как собаку. Часто и жестоко. Я пошла и сделала аборт. И попросила стерилизовать меня, чтобы я больше никогда не могла иметь детей. Нам с ним никто не был нужен.
Вилна ван Ас вытерла каплю с кончика носа, посмотрела на свои руки. Ван Герден не знал, что сказать, хотя и понимал, что не может задать ей те вопросы, которые собирался.
Дом превратился в могилу.
Наконец Хоуп Бенеке произнесла:
— По-моему, нам пора. — Она встала, подошла к ван Ас и положила руку ей на плечо.
Они вместе выбежали под дождь, к своим машинам. Когда она вставила ключ в дверцу БМВ, ван Герден вдруг оказался рядом.
— Если мы не найдем завещание, она ничего не получит?
— Ничего, — ответила Хоуп Бенеке.
Он молча кивнул. А потом направился к своей «тойоте». Струи дождя били его по плечам.
Он позвонил, когда лук, перец и гвоздика закипели.
— Я готовлю, — заявил он, когда мама сняла трубку.
— Который час? — спросила она, и ему не хотелось слышать в ее голосе удивление.
Он посмотрел на часы:
— Десять.
— Прекрасно, — ответила она.
Ван Герден повесил трубку. Он знал: мама будет довольна. Сделает собственные выводы, но ни о чем не будет его спрашивать.
Он вернулся к газовой плите на кухне — единственной комнате в домике, которая не свидетельствовала об упадке и нужде. Вода почти выкипела. Он высыпал на ладонь несколько палочек корицы и добавил к остальным ингредиентам, томившимся в серебристой сковороде. Налил оливкового масла, отмеряя на глазок, прикрутил огонь. Луку надо румяниться медленно. Потом он придвинул к себе разделочную доску, нарезал бараньи ножки на куски и переложил их на сковороду. Размолол в мельничке имбирь и два стручка кардамона, добавил к мясу. Помешал и еще прикрутил газ. Засек время по часам, накрыл сковороду крышкой. Стол он накрыл белой скатертью, положил столовые приборы, поставил солонку, перечницу, подсвечник с белыми свечами. Он не помнил, когда зажигал их в последний раз.
Пора снова за работу. Ван Герден вскрыл две банки итальянских помидоров — на его вкус, они были лучше свежих. Размял томаты, достал из холодильника маленький стручок зеленого перца чили, помыл под краном, измельчил, добавил к помидорам. Заранее почистил картошку, сложил в миску. Потом налил в раковину горячей воды, добавил жидкости для мытья посуды, вымыл нож и разделочную доску. Откупорил бутылку красного вина.
В том сейфе было что-то важное. И кто-то знал, что именно там лежит.
В отдельной кастрюльке — молодая морковь, тушенная с добавлением столовой ложки апельсинового сока и чайной ложечки коричневого сахара. Он добавил немного тертой апельсиновой цедры, напомнив себе попозже добавить к моркови немножко сливочного масла.