— Не стану спрашивать, где вы получили ваши раны. — Она ткнула в него холеным, наманикюренным пальчиком. — Но я, кажется, начинаю понимать, как они вам достались.
Полумесяц на щеке бледнел. Разочарованный ван Герден задумался.
— Что еще, кроме завещания, находилось в сейфе?
— Она не знает.
— Не знает?! Спит с мужчиной одиннадцать лет и не знает, что лежит у него в сейфе?!
— Мистер ван Герден, вам известно, что находится в платяном шкафу вашей жены?
— Как вас зовут?
— Хоуп, — не сразу ответила адвокат.
— Хоуп? Надежда?
— Мои родители были людьми в чем-то романтичными.
Ван Герден несколько раз произнес ее имя и фамилию — «обкатал». Хоуп. Бенеке. Окинул ее внимательным взглядом. Как тридцатилетняя женщина может уживаться с таким именем? Хоуп, надо же! Потом посмотрел на ее короткие волосы. Стрижка как мужская. Вскользь подумал: боги, наверное, очень веселились, создавая ее лицо. Но то была старая, сейчас почти забытая игра.
— Хоуп, у меня нет жены.
— Я не удивлена. А вас как зовут?
— Мне и «мистер» сойдет.
— Так вы согласны, мистер ван Герден?
Вилна ван Ас оказалась женщиной неопределенно-среднего возраста. В ее фигуре не было ни одного острого угла; она была низкорослая, кругленькая и разговаривала тихим голосом. Они сидели в гостиной дурбанвильского дома, и Вилна рассказывала им с Хоуп о Яне Смите.
Хоуп Бенеке представила его так:
— Мистер ван Герден, наш следователь. — «Наш». Как будто он отныне принадлежал им.
Когда хозяйка предложила им что-нибудь выпить, он попросил кофе. Три совершенно чужих друг другу человека напряженно помолчали.
— Я понимаю, что разыскать завещание к сроку почти невозможно, — как бы извиняясь, сказала ван Ас, и ван Герден посмотрел на Хоуп Бенеке. Она не отвела взгляда, но выражение ее лица было непроницаемым.
Он кивнул.
— Вы уверены в том, что такой документ вообще существует в природе?
Хоуп Бенеке резко вздохнула, как будто собиралась возразить.
— Да, однажды вечером он принес его домой. — Хозяйка махнула рукой в сторону кухни. — Мы сидели за столом, и он зачитывал мне завещание пункт за пунктом. Оно оказалось недлинным.
— И главным его смыслом было то, что вы получаете все?
— Да.
— Кто составлял завещание?
— Он сам. Оно было написано от руки.
— Его кто-нибудь засвидетельствовал?
— Он засвидетельствовал его в полицейском участке здесь, в Дурбанвиле. Его подписали двое тамошних сотрудников.
— Завещание было только в одном экземпляре?
— Да, — покорно ответила Вилна ван Ас.
— Вам не показалось странным, что он не поручил составить завещание юристу?
— Ян вообще был такой.
— Какой?
— Скрытный.
Последнее слово повисло в воздухе. Ван Герден молча ждал, когда хозяйка заговорит снова.
— По-моему, он не очень-то доверял людям.
— Вот как?
— Он… мы с ним… жили просто. Работали, а вечером приезжали домой. Иногда он называл свой дом убежищем. Да и друзей у него в общем-то не было.
— Чем он занимался?
— Классической мебелью. Ее чаще называют старинной или антикварной. Ян говорил, что в Южной Африке настоящей старинной мебели нет, страна еще молода. Мы торговали оптом. Находили мебель и продавали ее посредникам, а иногда вели дела напрямую с коллекционерами.
— Чем занимались вы?
— Я начала работать на него лет двенадцать назад. Кем-то вроде секретарши. Он разъезжал по стране, выискивая нужную мебель. Заглядывал в глушь, на фермы. Я вела дела в конторе. Через полгода…
— Где находится контора?
— Здесь, — ответила Вилна ван Ас. — На Веллингтон-стрит. За магазином «Пик энд Пэй». Такой маленький старый домик…
— В конторе не было сейфа?
— Нет.
— Вы сказали: «через полгода», — напомнил ей ван Герден.
— Я быстро освоилась. Он был в Северной Капской провинции, когда вдруг позвонили из Свеллендама. У них был йонкманскас, то есть платяной шкаф, если я правильно запомнила, девятнадцатого века, хорошо сохранившийся, с инкрустацией. В общем, я перезвонила Яну. Он велел мне взглянуть на шкаф. Я поехала и купила его почти даром. Когда он вернулся, то очень обрадовался. Постепенно я все больше и больше втягивалась в бизнес.
— А кто же принимал звонки, вел бухгалтерию и так далее?
— Сначала мы делали это по очереди. Потом в конторе стал оставаться он один.